— Я должна отыскать там один дом. В нем должны храниться записи. Одна запись… очень важная.
— Что за записи, Эфимия? — Дик злился не понарошку: вполне возможно, что своей выходкой она сорвала какую-то важную встречу.
— Записи астурина Гельтенстаха. Посмертные, — веско добавила она, предполагая, что это произведет фурор.
Но подполковник молчал. Его лицо не выражало ничего. Калиостро просто смотрел на дочь, а ей вдруг стало удивительно все равно, что он подумает, скажет или сделает.
— Колючка… — с трудом заговорил Дик, откровенно подавляя желание сказать ей то, что хотелось, причем сказать цветисто и со всеми полагающимися подробностями. — Я, конечно, понимаю, что время от времени в обществе что-то зреет и однажды наступает кризис молодежи. Та бросается на своих родителей и начинает укорять во всех грехах: вы много работали, вы мало уделяли нам внимания, редко покупали нам пирожные и вместо трех раз целовали на ночь всего два с половиной. Старикам предъявляется счет, и тем нечем крыть: вроде все справедливо, вроде никакой роли не играет тот факт, что не пропадай родители на работе, они вообще не знали бы, что такое пирожные. Так вот, даже в этом ты вряд ли имеешь право упрекать нас с Фанни, потому что столько внимания, сколько уделялось тебе до самого взрослого возраста, не получал ни один ребенок в Содружестве. И мне не понравилась твоя фраза «И что это ты
— Пап! Пап! Прости, я не тебе это сказала…
— А кому?
— Ну, неважно… Другому… считай, другому, выдуманному папе…
— Что? — бросил он.
Она тяжело вздохнула и, скаля зубы, через силу созналась:
— Ну да, да, у меня такая игра.
Поток его красноречия иссяк и со словами: «Жду тебя в Управлении!» — Дик прервал сеанс.
— Да… кажется, я его довела… — пробормотала обескураженная Эфимия.
Она даже не стала сопротивляться «синтам»-пэошникам и пошла с ними к управленческому гравимобилю. Да и какой смысл сопротивляться, когда регистрацию она проворонила и самолет в ближайшие минуты поднимется в воздух?
— Может быть, зря я сказала этому человеку правду? — спросила она киборга-мужчину. — Похоже, он разозлился и не поверил…
Полицейский промолчал.
Риккардо Калиостро ждал ее в своем кабинете спецотделовского крыла. Здесь привычно пахло табаком и свежеснятой древесной корой — именно такой нейтрализатор сигаретного дыма подмешивала в воздух система очистки, но полностью справиться с запахом не могла. Эфимии же он нравился, потому что всегда напоминал об отце, о разговорах с ним, о том, как тот гладил ее по волосам прокуренными пальцами, а она ловила их губами и шкодливо хихикала, катаясь у него на коленях.
— Знаешь, давай сходим перекусим, — предложил он, будто всего-то двадцать минут назад вовсе не был готов разнести все в клочья.
Эфимия обреченно пожала плечами. Какая теперь разница, чем заняться? Ланч с этим мужчиной ничем не хуже пребывания в клинике.
Дик набросил куртку и, когда они вышли в коридор, взял дочь под локоть.
— Извини, — шепнул он, — но тебе совершенно не идет этот цвет. Он портит тебя. Впрочем… наверное, я мало что в этом понимаю… в моде, в тряпках…
— Этот цвет, пап, не идет никому. Это не цвет, а его отсутствие. Страна, где люди поголовно носят такой цвет — это страна нищих духом, телом и сердцем, это страна заключенных, которые слепо считают себя свободными и набрасываются с кулаками на каждого, кто видит, как все выглядит на самом деле.
— У тебя, наверное, очередной переходный период, — усмехнулся Калиостро, похлопав ее по спине между лопаток и пропуская в лифт. — Киберский бунт закончился, начинается что-то новенькое. Между прочим, твой старый гардероб, несмотря на его эпатажность, нравился мне куда больше этого.
— Тот, в котором ты принимал меня за кучу металлолома?
Подполковник весело расхохотался:
— Именно так! И характер твой, кстати, тоже. Так что, терновая колючка, придется тебе все же объяснить, куда тебя заносит и что я могу для тебя сделать. Только не говори: «Отпустить покататься на ТДМ». Прости. Может быть, это и странно с моей стороны, но я отчего-то все еще люблю тебя и даже — представь! — пекусь о твоей безопасности.
Они перешли улицу и поднялись в ресторанчик с названием «WOW!» Вокруг них тотчас засуетилась официантская кибер-братия.
Эфимия села, нарочно уткнувшись в меню. Дик терпеливо ждал.
— Я не голодна, — пришлось заявить ей наконец, чтобы не сознаваться в своем неумении прочесть символы на бумаге. Она совсем недавно смогла разговаривать на этом языке, а уж о том, чтобы читать непонятные символы, не было и речи.
Сознание мутилось и двоилось.
— Два кофе, — заказал подполковник подошедшему официанту, вынимая сигарету из пачки, — а также пепельницу… и включить вытяжку. А ты начинай рассказывать, Эфимия, потому что времени у нас немного.
Девушка не знала, стоит ли ей доверять постороннему человеку такие сведения, но рассудила, что посторонний он только с одного бока, а если смотреть другими глазами — очень даже близкий. Да и кто еще может помочь лучше старшего офицера госструктуры, заправляющей этим миром?
— Я вчера все вспомнила. Вчера ночью. Всё, что было тогда. Поволь с ребятишками отбыли из Тайбиса погостить у его родственников в Тарумине, а я посвятила день покупкам. Когда я шла с базара, мне показалось, будто кто-то идет за мной след в след, и я нарочно свернула на многолюдную центральную улицу. Спешить мне было решительно некуда. Лучше сделать крюк и обойти темный проулок, через который мы все обычно сокращали путь к дому, чем стать жертвой грабителей.
Дик курил, с непроницаемым лицом слушая бред дочери и помешивая маленькой ложечкой горячий кофе. Дым лихо засасывало в вытяжку над ними.
Эфимия сделала глоток и поморщилась:
— Что это за гадость?
— Гадость? — он попробовал. — Вполне приличный кофе.
— Похоже на пережженный шоколад, — она с гримасой отвращения высунула язык в поисках салфетки, которой можно было бы стереть с него этот жуткий вкус, и отодвинула чашку. — Не буду я это пить!
— Не будешь — не надо. Ты рассказывай.
Он слегка прищурился.
— Помощницу по хозяйству я в тот вечер тоже отпустила, и дом был полностью в моем распоряжении. Разобрав покупки, я скрутила и подвесила в кладовой гирлянду чеснока, разбросала по полу лук на просушку и села у окна повязать, пока не закатилось солнце. Тут я заметила ходящего под окнами человека в запыленной темной одежде. Он выглядел как путешественник. Заметив меня в окне, он поднял голову и, защищая лицо ладонью от косых лучей, пригляделся. Я сразу отпрянула в надежде, что он не увидит. Поверить не могу: я так хорошо все это помню!
Калиостро кашлянул, тронул кончик носа согнутым указательным пальцем, затушил окурок, но так ничего и не сказал.
— С приходом темноты нам всем ничего не оставалось, как ложиться спать. Мы хоть и не были бедняками, но экономили на керосине просто потому, что его редко привозили в наш город и продавали в небольших количествах, иначе начиналась давка или драка в очереди.
Я уже начала раздеваться, когда в дверь черного хода кто-то постучал. Разумеется, я не стала подавать вида, что дома кто-то есть, наглухо заперла ставни и украдкой спустилась вниз. Стук не смолкал. Я
