имеющей собственного мнения? Пока над ними довлеет рабская идеология, с ними нельзя вести диалог на равных! Зато когда мы их освободим…
— …все они нацепят на головы кастрюли и выйдут на площади танцевать, — послышался стон Луиса.
— Хорошо, но зачем тебе этюдник? — невозмутимо продолжала Джо, попивая кофе.
— Зачем, зачем… — пробурчала Эфимия. — Рисовать… Лу, ты меня наконец-то встретишь, или я так и буду в пальто и с этим ящиком?
За спиной девушки привидением возникла няня Луиса. Взгляд у «синта» был стеклянным, однако помочь Эфимии расстаться с ношей и верхней одеждой она оказалась в силах.
— Где вы достаете эти… — Джоконда замялась, жестикуляцией помогая себе отыскать подходящее слово, — эти…
— Шмотки? — подсказала Эфимия.
— О, гранде! Шмотки! Где вы их достаете?
— Это наш главный где-то достает. Не говорит, где. Лу, хватит ржать! Я знаю, что ты вечно издеваешься над нашими ценностями, но можно это делать как-нибудь поприличнее?
— Прости-прости!
Красный от смеха, он выбрался из укрытия и подвел ее к столу.
— Расскажи маме сама, как все это началось.
— О'кей! Ну, значит, звонит мне Вероника сегодня утром и говорит: «Касс объявил сбор на вечер, будет пресса»…
— Фим, ну ты что?
— А, ну да! Простите, я все никак не отойду после петляния по городу с папой на хвосте…
— Зря волновалась: он наверняка проехал мимо, перепутав тебя с кучей металлолома!
Эфимия скорчила ему рожу, еще более внушительную из-за боевой раскраски, и поднялась налить себе кофе. Увидев себя в зеркале на стенной панели, девушка отшатнулась.
— Я не понимаю, — торопливо извлекая из глаз черные линзы, посетовала она, — почему все относятся к нам так несерьезно?!
Джо и Луис переглянулись.
— Попробуй подумать, — предложил он.
Эфимия подбоченилась и, почти прижав губы к его уху, прошептала:
— А может быть, все это ты говоришь потому, что ревнуешь к Стиву Кассу? А? Лу?
— Да я в жизни его не видел.
— Тем более: у страха глаза велики, как говорит мама.
Джоконда подперла щеку двумя пальцами:
— Смотрю на тебя, бамбини, и никак не могу взять в толк: ты дочь Фаины или ее генетический двойник?
Девушка пожала плечами, снова отвернулась к Луису, и они продолжили выяснять отношения. Бароччи поднялась:
— У меня есть час. Уложитесь в этот промежуток — я у себя.
— Мам!..
Она вышла в холл, но идти к себе передумала, сбросила туфли и забралась с ногами на широкий подоконник высоченного окна между этажами.
На Нью-Йорк наползает промозглый вечер, и скоро явится ночь с ее обычными терзаниями и тоской. Если не устать до смерти, засыпая на ходу, пытки до утра не избежать. И здесь не помогут ни лекарства, ни гипноз.
Последний день весеннего солнцестояния отличался от прежних…
…Как и все эти девятнадцать лет, она приехала в полночь с двадцатого на двадцать первое марта к пустырю близ бруклинских развалин. Было удивительно тепло, и на западной части неба светил краешек луны. Бросив машину, Джо пешком пошла к
В какое-то мгновение луна померкла и снова вспыхнула, хотя на небосводе не было ни тучки, ни облачка и холодно светили равнодушные звезды.
Голос стих и убрался вон. Сердце обволокло покоем.
— Здравствуй, Кристиан, — прошептала она, пытаясь угадать, где он, где его глаза. — Давай погуляем здесь?
И Джо пошла в сторону разрушенного моста, представляя себе, будто он идет рядом и слушает ее.
— Я впервые не знаю, что тебе сказать. Все какое-то… мелкое, никчемное. Мне хотелось бы думать, что там, где ты теперь, тебе хорошо…
Буря отрицания охватила ее с головы до пят. Она ли сама укорила себя за усталые слова?
— Знаешь, — успокоившись, продолжила она, — мне иногда хочется, чтобы этот синьор… Фараон… чтобы он еще раз забрался в этот портал, прыгнул сюда, пришел ко мне и рассказал, как все было на самом деле. Самое страшное — это не знать…
«Но надеяться», — договорила она сама за себя и вздрогнула. Но это не был «крик здравого рассудка». Это был ее голос и ее мысль.
Джоконда забралась на ветхую конструкцию старинного моста. Часть его нависала над отмелью, и она, сорокашестилетняя женщина, руководитель серьезной государственной структуры, мать — хоть и приёмная — взрослого парня, вдруг сбросила с ног обувь и в одних тонких чулках, приставными шагами, стала пробираться все дальше и дальше по ржавой балке, вздымавшейся в небеса, к луне. Губы ее дрожали.
— Почему он не сделает этого? У него есть твой экран, я сама дала тебе ОЭЗ. Если ты погиб, а ему удалось выжить — а ему удалось выжить, ведь жива наша вселенная! — то почему он не проберется к порталу, включая купол, и не телепортируется сюда?
Берег и вода уходили все ниже, растворяясь в темноте. Смутные контуры балки — это все, что было ориентиром. Джоконда медленно поднималась выше и выше. От холода металла начало сводить судорогой ступни.
— Несколько лет назад я поняла… Я четко осознала несколько лет назад, что если ты уже там, откуда возвращаются другими и в другое время, то все дальнейшее ни к чему, и у меня больше шансов найти тебя, если я тоже как можно скорее окажусь в тех же краях. «Слово превзошло земную твердь!» Может быть, так и нужно?
«Стой!» — кричал инстинкт самосохранения, «вопль здравого рассудка» или кто-то еще.
— Сейчас я дойду до края, вернусь, и мы поедем домой… как всегда… в этот проклятый чужой дом. Но я должна дойти. Я всегда хотела дойти до края и заглянуть за него… и всегда, всюду мешала эта кэвтела даннати[10] и долг… Долг, долг! А сегодня я хочу, чтобы было так, как хочу я. Дойду и загляну!
«Остановись!» — простонал порыв ветра с Гудзона. В ушах нарастал гул, ноги выкручивало болью, а где-то там, под мостом, чернела ледяная вода реки. Упадешь в нее в это время года — и не выплывешь живой.
Она постояла. До конца балки всего три шага, край уже рядом…
— О, Мадонна! — вырвалось из груди, когда мышца левой ноги сделалась будто камень, выстреливая невозможной болью, и Джо впилась ногтями в ладони.
И очередной порыв ветра лишил ее равновесия. Она взмахнула руками, безвольно откидываясь назад, пытаясь ухватиться за воздух и призывая на помощь всю выучку пси-агента. Было поздно, мгновение ушло.
И тут сам воздух вдруг сжал ее запястье и дернул обратно. Тяжело дыша, Джоконда села верхом на балку, а потом зарыдала от нахлынувшего испуга.
