рукописей занималась не в офисе, а «под родным кровом». И Лерка была уже дома. На уроки в свой первый класс она уходила вместе со мной, а возвращалась одна. И на продленку не оставалась, самостоятельная, й-елки-палки. Мама столько нервов из-за этого измотала… Теперь Лерка хныкала на кухне, что не хочет есть вермишель, потому что та «как червяки», а мама спрашивала силы небесные, за что ей такое испытание в жизни…
Я полежал полминуты, скинул пиджак и брюки и засунул себя в шкаф с тряпичным имуществом. И услышал, что мама встала на пороге.
— Ты что там ищешь? И почему явился так рано?
— Выгнали, наверно, — подала голос моя сестрица.
— Сама ты «выгнали»… Я не насовсем, а на перерыв… Мама, а где мои шмотки, в которых я в том году вернулся из лагеря?
— Ваши «шмотки», молодой человек, я еще осенью выстирала, погладила и положила в общий шкаф… А что, вас наконец освободили от обязательных фрачных пар?
Я выбрался из шкафа и поддернул трусы.
— Ну… не совсем освободили, но сделали послабление…
— Может быть, наденешь парусиновые брюки и белую водолазку?
— Не, мам… хочу тот испытанный в походах прикид. В нем лучше ощущается лето. И к тому же — ради солидарности…
— Опять эти словечки! «Прикид»… А что за солидарность? — спохватилась мама.
— Да есть у нас Чибис. Максимка Чибисов. Его тетушка гнобит…
— Клим, опять жаргон?
— Ну, правда, гнобит. Додумалась… — И я коротко рассказал о невзгодах Чибиса.
— По-моему, у его тети очень правильные взгляды, — сказала мама.
— Конечно! Он и сам так считает. Но только неуютно ему одному в таком прик… костюме. А тут будет моральная поддержка.
— Поддержки не будет. У тети Чибисова есть договоренность со школьным начальством. А тебя Маргарита Дмитриевна тут же выставит с треском.
— Ну, не сразу же выставит! А ты потом тоже договорись с ней. Скажи, что я выдул целую бутылку пива!
— Болтун!.. Между прочим, ты знаешь, что я никогда не вру…
— А ты и не ври! Я по правде могу! У папы есть в холодильнике!
Мама подбоченилась и глянула на меня с высоты своего роста. Большая такая, с круглыми руками, с уложенными в тяжелую прическу бронзовыми волосами. И с глазами, в которых усмешливые искорки (ну, самая «мамистая мама», как я иногда говорил ей). Ногтем почесала подбородок.
— Смотрю на тебя и удивляюсь: почему ни разу в жизни я не дала тебе даже подзатыльника?
— Потому что я образцовый!.. А как это «ни разу не дала»?! Два раза! Один раз еще в детском саду, когда я пришел с горок в обледенелых штанах. А второй в позапрошлом году! Когда я сказал Лерке, что она клизма навыворот…
— Значит, оба раза не без причины… Только не понимаю до сих пор: что значит «клизма навыворот»?
— А ты выверни Лерку на левую сторону, сразу поймешь… Что, пошла выворачивать?
— Болтун. За твоим «прикидом» пошла…
Я подпрыгнул и поболтался на турниковой перекладине, вделанной в дверной проем.
— Сгинь с дороги, — велела мама, возвращаясь. — Вот, облачайся…
Я прыгнул двумя ногами в штаны из серо-зеленой легонькой плащовки. Выдернул из брюк ремешок с чеканной пряжкой, протянул в петли на шортах. Схватил рубашку, тряхнул, прежде чем сунуться в нее головой. Что-то щекотнуло меня по ноге. А мама быстро нагнулась.
— Подожди-ка… — Он держала двумя пальцами пятисотрублевую бумажку. — Клим, это что?
— Естественно, деньги…
— Сама вижу. И они выпали из кармана твоей рубашки.
— Правда?
— Не валяй дурака! Это та ассигнация, которую я потеряла осенью. С ног сбилась и не нашла. Последние деньги тогда были, за день до зарплаты… Клим…
Я помигал, обдумывая ситуацию (словечко-то какое — «ситуация»!) Впрочем, без особой растерянности.
— Ну да. Типичный случай из жизни трудного подростка. Шестиклассник Клим Ермилкин стырил у родителей полтыщи, но не успел истратить на сигареты и наркотики и хитро запрятал подальше…
— Я вот тебе сейчас «стырю»!.. Ты можешь что-то объяснить?
— Сей момент… — И я гаркнул на всю квартиру: — А ну иди сюда, Холерия!
Так я называл сестрицу Валерию в минуты справедливого гнева.
