премиями. Все хорошо, что хорошо кончается.
Еще эпизод со Сталиным. Война полыхала. Недавно был принят новый гимн СССР. «Тэбе нравится гимн?» — спросил Сталин Гилельса (сильно проступал акцент) и испытующе смотрел на него. «Нравится, Иосиф Виссарионович». Сталин выждал небольшую паузу: «А мне — нэт!»
Сразу же после окончания войны (Гилельс еще очень молод: нет и тридцати) его посылают — и одного, и в составе артистических делегаций — в страны, еще не оправившиеся от перенесенных чудовищных потрясений. Казалось бы, Европе не до искусства. Но люди истосковались по «другой» жизни…
Концерты Гилельса стали началом его бесконечных гастролей, охвативших затем весь мир и не прекращавшихся до его последних дней, — началом его триумфального шествия, предсказанного Артуром Рубинштейном.
Немногим в XX столетии — имею в виду исполнительское искусство — выпала «нерукотворная» и повсеместная слава, подобная гилельсовской.
Вот некоторые заголовки и краткие высказывания из газет разных стран:
«В наш век замечательных пианистов Гилельс остается
«Гилельс превращается в гиганта в момент, когда его пальцы касаются клавиатуры».
«…Среди великих пианистов мира Эмиль Гилельс занимает высшее положение».
«…Его резервы мощи и технического огня не превзойдены современниками».
«…Как только Гилельс сел за рояль, все пианистические звезды поблекли».
«…Это не только виртуоз, не имеющий себе равных, это — великий человек…»
«Эмиль Гилельс — величайший из живых пианистов России. Перефразируя знаменитое высказывание покойного Тосканини о негритянской певице Марианн Андерсон, я осмелюсь заявить, что гении фортепиано, подобные Гилельсу, рождаются один раз в столетие…»
«Сами по себе обстоятельства поездок, — замечает Хентова, — крайне интересны и могут стать предметом увлекательных литературных описаний». Не обладая подобным даром, передоверяю эти рассказы очевидцам гилельсовских путешествий.
Перед нами лишь некоторые «эпизоды из жизни артиста». Надо иметь в виду, что в городах и странах, о которых пойдет речь, Гилельс бывал по многу раз; с каждой «географической точкой» у него связано слишком многое — то, что остается в памяти, — люди, годы, жизнь… В некоторых случаях буду говорить о «совокупности» гилельсовских посещений — независимо от календаря.
Галина Черны-Стефаньска: «Я мысленно возвращаюсь к тому времени, когда впервые услышала Гилельса.
Это было особенное время — сразу после освобождения Польши (война еще не закончилась. —
Венгрия. Дмитрий Кабалевский — свидетель гилельсовских выступлений в Будапеште. Приведу два его разновременных рассказа «об одном и том же».
«Помню… как Эмиль Гилельс вскоре после окончания войны выступил в Будапеште. За два дня до концерта он поехал в Вену и там тяжело заболел. Два дня мучительных болей и ни глотка пищи. Но концерт, на который давно были проданы все билеты, срывать нельзя — это тоже было первое выступление советского пианиста в Венгрии. Быстрый „Виллис“ домчал Гилельса по автостраде, соединяющей пять европейских столиц, в Будапешт. Времени хватило лишь на то, чтобы прорепетировать программу и, заехав в гостиницу, надеть фрак. А в программе — три концерта с оркестром: Баха, Бетховена и Чайковского! Я сидел в зале, и мне казалось, что передо мной происходит чудо. Ну как, в самом деле, поверить, что этот человек, заставляющий сейчас своим буйным и солнечным искусством трепетать, радоваться и оглашать зал восторженными криками многотысячную аудиторию, еще утром лежал почти без движения в постели и едва мог разговаривать. Но это было не чудо. Это была победа воли и мужества, таланта и мастерства настоящего художника».
И «еще раз»: «Иногда Эмиля Григорьевича упрекали в том, что он не бисирует. Но кто из людей, бросавших подобный упрек, знал, в каком состоянии он садился порой за рояль! Так, вскоре после войны Гилельс должен был выступать в Будапеште. Перед тем мы были с ним в Вене, где он заболел. И вот, больной Эмиль Григорьевич на „Виллисе“ проделывает весь путь от Вены до Будапешта, где назавтра у него утром репетиция, а вечером — концерт. Разумеется, ни о каком выздоровлении не могло быть и речи, но концерт состоялся. А на следующий день авторы газетных рецензий, назвав Гилельса первым пианистом мира, резко критиковали его за отказ играть на „бис“».
Об этом же концерте, десятилетия спустя, писала венгерская газета: «Его [Гилельса] первое выступление в Будапеште в 1946 году казалось сверхъестественным явлением. Он прямо-таки ворвался на подмостки консерватории, этот рыжеволосый молодой человек, во внешности которого было что-то от наивности ничего не подозревающего дикаря Вольтера и одновременно — сила льва. Он практически смял сопровождающий его симфонический оркестр, от его бурного темперамента дрожали стены… Его техника владения инструментом не знала границ и потрясала так же, как и самобытность его личности, переменчивая взрывчатость его эмоций. Он безбоязненно побеждал музыку, и после его выступлений требовалось время, чтобы прийти в себя».
Колоритная картина!
Напрашивается аналогия: все это напоминает реакцию — хорошо известную по откликам — на выступления молодого Горовица тех времен, когда он отправился покорять Европу, а затем и Америку, — недаром, если помнит читатель, с появлением Гилельса в Москве немедленно всплыло имя уехавшего Горовица.
Ведь что получается. Вот Горовиц играет в Англии Концерт Чайковского с Томасом Бичемом. На репетиции Бичем говорит ему: «Послушайте, мистер Горовиц, так играть нельзя, вы подавляете оркестр».
«…Публика была потрясена. „Клавиатура дымилась“», — писал один из критиков. Это Горовиц.
Гилельс: «Он… смял… симфонический оркестр, от его бурного темперамента дрожали стены…»
Горовиц дебютирует в Америке. Томас Бичем (тоже дебютант) берет слишком медленный темп. «Я знал, — рассказывает Горовиц, — что в Чайковском могу произвести этакий „дикий“ звук и играть быстро и шумно. Я жаждал большого успеха в Соединенных Штатах, я хотел съесть публику живьем, свести ее с ума — подсознательно все это делалось для того, чтобы не возвращаться в Россию. Но надо мной нависла угроза провала, музыка должна была двигаться вперед. Я сказал про себя: „Ну что ж, мой милый англичанин, я сам из Киева, и я тебе покажу. При этом я сыграл октавы еще быстрее и с дикой силой“».
Вот в этом «пункте» сказывается и различие. (К слову сказать, Рахманинов не одобрял подобных «проявлений» Горовица.) Гилельс никогда бы не стал использовать музыку как средство для достижения посторонних целей, — что-то кому-то доказать, вырваться вперед и, коль требуется, — по ходу дела изменять свою трактовку; такая мысль у него и зародиться не могла.
Прошли годы со дня первого концерта Гилельса в Венгрии; и однажды на его имя пришел легкий конверт:
