— Вижу, дерзости вам не занимать, бригадир. Садитесь. — Дождавшись, когда Конте сядет, он продолжил: — Я хотел бы прояснить ситуацию во избежание дальнейших недоразумений. Хотя вы вызваны ко мне по приказу, наша беседа носит сугубо неофициальный характер, и её содержание нигде не фиксируется. Я спросил вас об этом, как человек человека, а не как начальник подчинённого.
«Однако по начальственному настаивал на ответе», — подумал Конте, а вслух произнёс:
— Нет, адмирал, вторично жениться я пока не собираюсь.
— Почему?
С его языка едва не сорвался резкий ответ, но он вовремя сдержался и промолчал. А адмирал уже значительно мягче заговорил:
— Да, понимаю. На своём первом браке вы обожглись и опасаетесь, что и вторая попытка обзавестись семьёй окажется такой же неудачной. Рискуя ошибиться, я всё же осмелюсь предположить, что причиной вашего развода были дети, вернее, их отсутствие. Вы хотели детей, ваша жена тоже, но она, по её словам, не собиралась воспитывать будущих сирот. Ведь так?
— Ну… в общем, да, — подтвердил Конте, стараясь скрыть своё удивление.
По губам адмирала скользнула едва заметная улыбка:
— Я не наводил специально справки. Просто догадался. Вы далеко не первый в Корпусе, кого жена бросает из страха остаться вдовой. — Он хмыкнул. — Как раз два года назад вам предлагали перейти на штабную работу, в отдел планирования операций, однако вы отказались и попросили оставить вас в Девятом флоте. Насколько я понимаю, это и явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения вашей жены.
Конте неохотно кивнул:
— Совершенно верно, адмирал. Когда я получил это предложение, Элеонора предъявила мне ультиматум — либо она, либо моя служба в космосе. Я выбрал последнее.
— С точки зрения карьеры вы сделали правильный выбор, — значительно произнёс Лоренцо Ваккаро. — Скажу вам по секрету, что предложение перейти на работу в Генеральный Штаб было своего рода испытанием, которые вы успешно выдержали. Однако сейчас ваша карьера, которая прежде развивалась так успешно, оказалась под угрозой. И беда ваша даже не в том, что вы допустили ошибку — человеку вообще свойственно ошибаться, особенно в таких критических ситуациях. Самое скверное, что вы продолжаете упорствовать и не хотите признавать ошибочность своих действий.
Конте понял, что ему предлагают компромисс. Очевидно, командование Корпуса, не желая терять столь ценного офицера, готово ограничиться мягким взысканием в обмен на признание вины. Заманчивое предложение, но… Нет, это не для него. Он был слишком горд и самолюбив, чтобы идти на какие бы то ни было уступки в вопросах чести. Воспитываясь в офицерской среде, Конте с детских лет усвоил, что признавать свои ошибки — дело чести; но та же честь обязывала его до самого конца отстаивать свою правоту, если он в ней уверен. А он был непоколебимо уверен, что действовал совершенно правильно.
— Господин адмирал, — произнёс он со всей возможной твёрдостью. — Я прекрасно понимаю желание комиссии сохранить своё лицо, но, к сожалению, ничем помочь вам не могу. Вы сами поставили себя в неловкое положение, когда безоговорочно приняли версию контр-адмирала Эспинозы и, не разобравшись в существе дела, поторопились выдвинуть против меня обвинения. Теперь вам и признавать свою ошибку. А моя совесть чиста.
Лоренцо Ваккаро хмыкнул и покачал головой:
— А вы действительно дерзкий и самонадеянный молодой человек, бригадир. Принципиальность, без сомнения, штука полезная, но лишь когда её в меру… Гм-м. Ну что же… Значит, вы по-прежнему отвергаете все обвинения контр-адмирала Эспинозы?
— Так точно, отвергаю.
— А однако, в своих показаниях перед комиссией вы полностью подтвердили факты, изложенные в официальном рапорте Эспинозы.
Конте едва не заскрежетал зубами, вспомнив фарс, устроенный на заседании специальной комиссии. Это было форменное судилище!
— Я подтвердил только факты, адмирал, — ровно произнёс он, усилием воли сдерживая гнев. — А факты можно истолковать по-разному. Приняв версию Эспинозы, комиссия отказалась выслушать мои пояснения… — Он на секунду умолк; в его ушах до сих пор звучал сухой, каркающий голос председателя: «Прошу вас придерживаться фактов, коммодор!» — …а мой рапорт на имя командующего Девятым флотом, адмирала Росси, был подчистую проигнорирован.
— Я ознакомился с вашим рапортом, — сказал Лоренцо Ваккаро. — А также с протоколом последнего заседания штаба вашей эскадры. Тогда вы назвали Эспинозу тупым, самодовольным ничтожеством, который выслужился от лейтенанта до контр-адмирала лишь потому, что исправно лизал задницы начальству. Я верно вас процитировал?
— Пожалуй, вы даже немного смягчили мои слова, — ответил Конте и разом отбросил свою напускную сдержанность, терять ему было нечего. — Если вы хотите знать моё мнение, адмирал, то Эспиноза и так прыгнул выше собственной головы, получив назначение заместителем командующего эскадрой. Но сам он не понимает этого и искренне считает, что руководство не ценит его выдающихся талантов. После гибели вице-адмирала Капачи он решил, что ему представился шанс отличиться, и ради ещё одной звезды на своих погонах готов был пожертвовать не только своими подчинёнными, но также жизнью и свободой двадцати тысяч мирных колонистов.
— Это лишь ваши допущения, — заметил адмирал Ваккаро. — Не подкреплённые фактами выводы: «решил», «готов был». Факты же таковы, что наша база на Тукумане в руках противника, а при отступлении — которым, кстати, руководили вы, — погибло триста сорок семь гражданских лиц, не считая потерь среди личного состава эскадры.
— Я не снимаю с себя ответственности за гибель этих людей, адмирал. Я говорил это комиссии, теперь говорю и вам. Но комиссия расценила моё заявление, как признание вины, хотя «быть в ответе» ещё не значит «быть виновным». Моё требование провести тщательный разбор операции по отступлению без всяких оснований было отклонено. Но если бы… Хотя вы скептически относитесь к допущениям, я всё же настаиваю на том, что если бы эвакуация колонистов была начата вовремя, нам удалось бы избежать человеческих жертв. А что до базы, то её потеря была неизбежна. Одна эскадра, к тому же основательно потрёпанная в предыдущем сражении, не в силах противостоять целому флоту. Вице-адмирал Капачи это понимал и накануне своей гибели отдал распоряжение приготовиться к эвакуации на случай, если атаковавшая нас эскадра окажется лишь первой волной массового вторжения. Так оно и получилось.
— Стало быть, вы утверждаете, что контр-адмирал Эспиноза нарушил приказ командующего — пусть к тому времени уже погибшего?
— Нет, приказа об эвакуации не было. Был лишь приказ подготовиться, который формально ни к чему не обязывал.
— Понятно. — Адмирал Ваккаро поднялся с кресла, жестом велел ему не вставать, а сам неторопливо подошёл к окну и устремил задумчивый взгляд в лазоревое небо Терры-Сицилии. — Из всех выдвинутых против вас обвинений, бригадир, — произнёс он, не оборачиваясь, — самое серьёзное, разумеется, обвинение в мятеже. Что вы на это скажете?
— Я невиновен. Мои действия подпадают под статью 26-ю Устава о неподчинении преступным приказам.
— То есть, приказ вступить в бой с превосходящими силами противника вы расценили как преступный?
— Никак нет, адмирал, — хладнокровно парировал Конте и даже сам удивился своей спокойной реакции на это едва завуалированное обвинение в трусости. — Преступным было решение не проводить эвакуации колонистов. А я, как старший по должности офицер эскадры, был обязан воспрепятствовать преступным действиям командующего. Поэтому я приказал арестовать контр-адмирала Эспинозу, принял на себя командование и отдал распоряжение о немедленной эвакуации.
— А теперь вы не сожалеете о своём поступке?
Конте отрицательно покачал головой:
— Я сожалею лишь о том, что не сделал этого сразу, а потратил драгоценное время, отговаривая Эспинозу от его безумной затеи. Если я в чём-то и виноват, так это в нерешительности, которая в итоге
