Но меня не услышали. Горячие руки буквально сминали меня, как кусок пластилина, и лишь краем сознания я понимала, что я… пропала и погибла. И если я сию минуту не дам отпор, то потом будет катастрофично поздно…
Мы влетели в коридор, спотыкаясь и дрожа от лихорадочного возбуждения, внезапно накрывшего нас, как неотвратимая болезнь или тропический ливень. У меня стучали зубы, я понимала, что все мои теории, сомнения, возражения, мое вечное желание сделать все «по правилам» и «как надо» разбились, как кусок стекла от одного его прикосновения.
Шаповалов был моей погибелью и моим наваждением.
Там же, в коридоре, я бессильно сползла на пол по стенке, и крепкие мужские руки подхватили меня.
– Не вздумай потерять сознание! – прорычал он мне прямо в ухо.
– Не… буду… – еле проклацала я застучавшими, как в ознобе, зубами, обхватывая обеими руками его мощную шею.
Все мгновенно смешалось в таком горячечном и сладко-тревожном бреду, что мне казалось, что я проваливаюсь то ли в сон, то ли в какую-то иную реальность, из которой на краткие мгновения выныривали наши тела – его мускулистые плечи, легкая щетина, царапавшая мне кожу, мои собственные руки… Я ныряла в этот бред – и тонула в нем, мне было так жарко, что, казалось, температура подскочила под сорок градусов, никак не меньше, и я сейчас просто взорвусь изнутри, как раскаленный атомный реактор. Я почему-то старалась натянуть на себя простыню, а Шаповалов все время сдергивал ее – мы все-таки добрались до кровати, – и когда он проводил рукой по моему телу, словно очерчивая его, я ощущала, как меня вновь охватывает желание, и мне хотелось непрерывно чувствовать тяжесть его тела, его силу и упругость…
– Ты жива? – Шаповалов зажал зубами мочку моего уха и слегка прикусил ее.
– Вроде да… – Я повернулась к нему и приподнялась на локте. – Что это было?! – добавила я шепотом.
– У-ра-ган, – и его рука легла на мою грудь.
– Мы сошли с ума, – жалобно сказала я. – Честное слово. И я не знаю, как быть дальше…
И вдруг я осеклась.
«Дальше» – это была запретная зона, куда заходить было нельзя – ни при каких обстоятельствах! Мужчины не любят, когда «дамы» заглядывают далеко вперед, они презирают таких женщин.
Я искоса посмотрела на Шаповалова. Он озадаченно тер подбородок.
Я пропала, мелькнуло в голове, я – клиническая идиотка, и зачем я только порчу такую минуту! Зачем?! Вот сейчас он встанет и уйдет – и будет прав. У него своя жизнь, у меня – своя. В его жизни присутствует эта сдобная Алена и их общий ребенок, и для меня нет места в этом треугольнике. Шаповалову просто хочется провести со мной время, вот он и старается. Только и всего…
Шаповалов встал, обмотавшись простыней, словно тогой, и, не глядя на меня, пошел к двери.
– Ты куда? – испугалась я.
– На кухню. Попить, – голос его прозвучал устало и озабоченно.
Нагрузила мужика своими «дальше»! Сейчас он оденется и уйдет, и будет сто раз прав. Зачем я ляпнула, не подумав? Зачем?!
Я накинула халат и тоже пошлепала в кухню. Шаповалов сидел мрачный и жадно пил воду из стакана.
– Что-то случилось? – спросила я, плотнее запахивая халат.
– Случилось. – Он залпом допил воду и отставил стакан. – Еще как случилось!
Я без сил опустилась на табуретку.
– Я не знаю, что там у тебя случилось, только прошу тебя: не бросай меня! Если ты намерен все мне объяснить, разложить по полочкам и расставить точки над «i», пусть это произойдет позже, завтра или послезавтра. Но пусть эта минута, этот вечер, эта ночь будут нашими. Я – взрослая женщина и понимаю, что у тебя есть определенные обязательства перед Аленой и ребенком. Ты сейчас не хочешь принимать никаких решений, но в глубине души ты знаешь, что придется это сделать, от сына никуда не убежишь, и тебя ждет долгая жизнь с этой женщиной, которая тебя, наверное, очень сильно любила – и любит до сих пор, раз она решила родить тебе сына. Иногда мужчины не принимают своих детей сразу, но потом все кардинально изменяется… К тебе это тоже придет. Но пока… помедли, оставь это время нам – и только нам двоим. Я никогда ничего не просила у судьбы, предпочитая разбираться со всем сама – я же сильная, считала я, и поэтому в состоянии «разрулить» любую проблему. Но сейчас я прошу Бога только об одном: пусть он не уходит сию минуту, а останется у меня, и пусть не говорит, что нам надо расстаться, потому что во Владивостоке у него осталась любимая женщина и сын…
– Ты, похоже, влипла… Помнишь, я взял у тебя рисунок того мальчика. Руслана Аслаева?
– Мальчика?.. – я попыталась вникнуть в смысл этих слов, но получалось плохо.
– Да. Горы, солнце за горами? Закат… Вы его еще использовали в ролике в качестве центрального материала. Помнишь?
– Да. Помню…
– Все оказалось хуже, чем… Я долго думал об этом, и меня вдруг осенило. Ты думала – закат, а это не закат и не солнце. Это – костры! Там располагается лагерь боевиков! Мальчик случайно нарисовал эти костры – их отблески в небе, и этот рисунок представляет собой серьезную угрозу для боевиков. И они ни перед чем не остановятся, чтобы уничтожить всех, кто причастен к этому!
– Ах вот ты о чем! – вырвалось у меня. – Но это же ерунда!
– Не понял, Влад! – Шаповалов сдвинул брови. – Ты хоть вникла в то, что я сказал? Это, по-твоему, ерунда?
– Не знаю. – Я подошла к Шаповалову и потерлась щекой о его спину. – Я, наверное, очень глупая, или у меня все мозги разом отшибло, и я утратила способность соображать… Повтори, пожалуйста, еще раз. Я очень постараюсь понять.
После того как Шаповалов несколько раз подряд все мне объяснил и прибавил, что я крайне легкомысленно отношусь к серьезным вещам и что он не допустит, чтобы я подвергала себя серьезной опасности – сделает все, чтобы со мной ничего не случилось… после этого я перебралась к нему на колени и, обхватив его руками за шею, почувствовала себя страшно счастливой. Я очень старалась выглядеть серьезной и озабоченной, хотя запах его кожи, его упругие мышцы и решительный подбородок просто приводили меня в экстаз. И я не могла ни о чем другом думать.
Хоть ты тресни!
– Наверняка эти костры видел не только Руслан. Но почему же тогда никто не сообщил об этом лагере в местную полицию или в компетентные органы? – спросила я, не сводя глаз с Шаповалова.
– Потому что местные, если и знают об этом, будут молчать. Они все повязаны друг с другом. И очень часто они покрывают боевиков, не выдают их. Знаешь такую присказку: «Ночью – бандит, днем – крестьянин. Кто это? Ответ: местный житель». Давай спать. Уже светает…
Уснули мы только утром. Шаповалов сказал, что позвонит одному своему однокласснику, тот занимает высокий пост в органах, и попросит помощи. И уже перед тем, как провалиться в забытье, я вспомнила слова матери Марка о «генерале», и мой сон сняло как рукой.
Шаповалов ведь все мне объяснил! И дело вовсе не в моих конкурентах – Хризенко и Подгорове, а в этом рисунке, по которому можно точно определить местонахождение лагеря боевиков! И как только в мою дурную голову не пришла эта мысль! И с каким это генералом разговаривал Марк? Может быть, это настоящий генерал, а может – кличка главаря боевиков, которому Марк решил продать наш ролик? Но как же Марк догадался о том, что означает этот рисунок? Каким образом? Хотя, если об этом догадался Шаповалов, к такому же заключению мог прийти и Марк. Марк всегда был дотошным, въедливым, внимательным к деталям. Вот Никита ничего бы не заметил. Никита – стратег, мыслит он обычно широко, масштабно. А вот детали и мелочи Никита часто упускает или не придает им должного значения… Марк был другим. Он догадался обо всем и вошел в контакт с людьми, которым позарез была нужна эта информация и которые могли за нее заплатить. Поэтому его и убили – он слишком много знал и стал опасен, как говорится в дешевых детективах и американских боевиках.
Ролик понадобился тем бандитам из джипов, которые со мной «поговорили» и «предупредили» меня.
