действиям.
К действиям этим он перешёл, когда сумел заручиться поддержкой некоторых групп кенайцев - 5 ноября коноваловец Василий Третьяков с тремя товарищами и отрядом союзных индейцев захватил коломинского работника, новокрещёного алеута Михаила Чернышёва. Его избили и ограбили, отняв оружие и жену. Возмущённый Коломин выделил пострадавшему несколько человек в поддержку и Чернышёв пустился в погоню за похитителями. Но Третьяков, когда его нагнали, нагло заявил: 'Мы от передовщика своего поставлены к вам в гавань не пропускать никого', - а потом крикнул кенайскому вождю и его воинам: 'Чево вы смотрите, руские пришли девку отнимать'. Коломинцы едва унесли ноги.
Ещё более откровенно высказался коноваловец Лосев, когда 9 ноября захватил и увёл в неволю одного из коломинских работных людей. Будучи настигнут погоней, Лосев воткнул перед собой в землю обнажённый тесак, навёл на преследователей ружьё, взвёл курок и со словами 'Суди Бог!' велел своим спутникам вслед за ним стрелять по коломинцам. На попытки вразумления - как можно стрелять в своих! - Лосев невозмутимо отвечал: 'Вам какое дело, мы прежде сего 4-х человек убили, а этой весной ждите нас на свою гавань походом, будем 50 человек и аманат ваших себе возьмем'. Так Коновалов намеревался обеспечить себя работниками для весеннего промысла..
Терпение Коломина истощилось и 11 ноября он лично отправился в Николаевскую крепость выяснять отношения с Коноваловым. Однако переговоры передовщиков свелись к тому, что Коновалов, 'не принимая никаких вопросов', отобрал у собеседника пистолет и выгнал его вон.
Ситуация всё более обострялась. Раздоры между русскими порождали волнения и среди индейцев, которым волей-неволей приходилось давать заложников обоим сторонам. Это привело к расколу кенайцев на два враждебных лагеря, а также подрывало их доверие и уважение к русским, веру в их силу. Это грозило поселенцам самыми непредсказуемыми последствиями. Непривычные к подобным сложностям, кенайцы вполне могли попытаться решить проблему по-своему: либо принять сторону сильнейшего, либо постараться вообще избавиться от всех беспокойных белых пришельцев. Оба варианта не сулили коломинцам ничего доброго. Кроме того, после двух личных столкновений с Коноваловым, Коломин начал всерьёз опасаться за собственную жизнь.
Спустя десять дней после неудавшегося разговора с Коноваловым, обдумав все эти обстоятельства, Пётр Коломин решился на необычный поступок. Он вступает в сношения с байдарщиком шелиховской Кенайской артели Василием Ивановичем Малаховым, ища у него помощи и защиты. Малахову были переданы оправдательное письмо для Лебедева-Ласточкина и послание на имя Баранова. В нём Коломин не только жаловался на бесчинства соперника, но и прямо заявлял о своём намерении 'прибегнуть под защиту Господина Шелихова компании'.
Сам Василий Иванович наблюдал за 'подвигами' Коновалова с нарастающим беспокойством. Всё началось ещё с того, что 'георгиевские' поселились не где-нибудь, а в 'Кашматцкой бухте под Тонким мысом, где были у нас построены зимовья для промыслу лисьева'. Затем, как рапортовал Малахов на Кадьяк, беспокойный пришелец 'у Коломина иноземцев всех обрал также и каюр да и от нас увес 10 байдарок'. Это происшествие вызывало у Василия Ивановича наибольшую досаду. Ведь в своё время он сам 'ездил в бухту Качитьмак и уговорил кенайцов по их желанью 10 байдарок так они совсем к нам и переехали и жили', до тех пор, пока в отсутствие Малахова сюда не явился на двух байдарках Григорий Коновалов. Лебедевский передовщик 'приехал и сказал им что я и казаков де отсель на Кадьяк прогоню а вас не отпущу, у меня казаков много, жен ваших всех возму в каюры, польстил несколько и согласились они с ним, так и уехали'.
Сам Лебедев-Ласточкин и его 'господа компанионы' были слишком далеко, чтобы непосредственно вмешаться и рассудить спор своих людей. Баранов же, судя по всему, не мог сразу решить, как следует ему поступить в подобной ситуации. Василий Малахов, прочтя послание Коломина, для начала направил к лебедевцам своего промышленного Никифора Кухтырева. Этот посланник посетил обе враждующие партии и в ходе поездки вполне мог заметить 'многие грубиянские поступки' Коновалова, доложив о том по возвращении в Александровскую крепость. Однако никаких мер со стороны Малахова после этой инспекции не последовало. Он ожидал указаний от Баранова.
Зато Коновалов продолжал действовать с ещё большим размахом. Решив ускорить осуществление давнишней своей угрозы, он послал в ночь на 4 декабря отряд во главе с Щепиным и Лосевым в набег на Георгиевскую крепость. Вооружённые коноваловцы силой увели к себе служащих Коломина - 'безродных и кадьякцев', угрожая при сопротивлении рубить им тесаками головы. Артель Коломина в одночасье осталась без работников и привычной обслуги. Их самих было слишком мало, чтобы одновременно вести промысел, заботиться о пропитании и, вдобавок, обеспечивать себе безопасность. В ближайшем индейском становище им, правда, удалось добыть для себя трёх рабов, но неутомимый Лосев перехватил их на обратном пути и отбил невольников. Когда Коломин в очередной раз упрекнул грабителей в том, что они 'так беззаконно стесняют своих одноземцов', то от Лосева 'толко получил в резолюцию … злобное ругательство и угрозы'.
Не принёс облегчения и новый год: 10 февраля 1792 г. коноваловцы напали на коломинцев - алеута Андрея Козицына, камчадала Спиридона Лазарева и кадьякца Ивана Синякова,- которых разоружили, связали, избили и, уведя с собой, забили в колодки. Коломин послал им на выручку артельного старосту Дружинина. Ему Коновалов с предельной откровенностью заявил: 'Всех перехватаю и приведу в совершенное повиновение', - после чего велел заковать в кандалы и самого посланца. Компанейское имущество коломинской артели, которым по своей должности заведовал Дружинин, осталось без присмотра.
Доведённый до отчаяния, Коломин стал с ещё большей настойчивостью взывать о помощи к своим соседям- шелиховцам. Конкуренты казались ему менее опасными, чем буйные сотоварищи. Прибыв к Малахову, он нашёл у него полное понимание. Успехи и замыслы Коновалова серьёзно беспокоили шелиховского передовщика. Прибывший с Коломиным промышленный Чернышев сообщил, что у Коновалова в итоге зимнего промысла уже скопилось 'бобров десятков до пяти ста и бобров руских соболей близко тысечи … и по такому промыслу и Канавалов отсель не пойдет а будет довольствоватца промыслами здесь'. Малахов лично встречался с Коноваловым и вынес из этой встречи самые неблагоприятные впечатления. По мнению Малахова, у Коновалова просто закружилась голова от власти и сознания собственной значимости: 'человек он такой гордой себе ныне примеру не может знать, получил такой чин, передовщиком и мореходом, болтает, что я ныне такой передовщик, еще первей вашего, имею и вашего командира под началом быть у себя, что буду к нему писать о своей нужде и ему нельзя будет отказать, чево потребую'.
Коломин, ища помощи против Коновалова, готов был на всё. Он обещал Малахову отдать ему всех своих аманат, отнятых Коноваловым, а если по осени за ним не придёт судно из Охотска, то просил принять своих людей в Северо-Западную компанию. После этого он лично отправился на Кадьяк для переговоров непосредственно с самим Барановым. В начале марта 1792 г. он вместе со своим доверенным промышленным Михаилом Чернышевым прибывает в Павловскую Гавань. Здесь они обращаются к Александру Андреевичу, а в его лице и ко всей шелиховской компании, с просьбой: 'Взойти в защищение, усилием занимать емста, прежде Коновалова примиренные, стеснять и угнетать ему иноверцов недопустить, абы труды, употреблённые на примирение, не остались вотще и народы все Кенайской губы не отторглись … принять нас и аманат с народами преданных в своё покровительство'.
Получив столь недвусмысленное предложение, Баранов уже не мог не вмешаться в лебедевские распри. Вероятно, буйный Коновалов внушал ему определённые опасения, особенно накануне весеннего промысла, а Коломин представлялся более удобной фигурой в качестве соседа и начальника артели конкурентов. Были у Баранова и некоторые права для того, чтобы вмешаться во внутренние дела лебедевской компании. Основанием тому служило составленное в 1786 г. 'Письмо господина Лебедева о вверении всей компании в опеку', согласно которому Шелихов мог в случае необходимости распоряжаться лебедевскими промышленными, как своими собственными, тем более, что он был компаньоном в снаряжении экспедиции 'Св. Георгия' (Шелихов имел 13 паев, а Лебедев-Ласточкин 37 при общем числе в 90 паев).
Обстоятельства сговора Коломина с Барановым и последующего смещения Коновалова окутаны таинственностью. Так Коломин, пометил своё обращение к Баранову с просьбой о защите датой 11 марта 1792 г. Сам он, судя по всему, находился в это время уже на Кадьяке. Но по сведениям А. С. Полонского,
