и член англиканской церкви могут не соглашаться. Но это разногласие не может простираться далее, чем разногласие между католиком и членом англиканской церкви или индепендентом и членом англиканской церкви. Принятие за принцип, чтобы вся власть в государстве составляла монополию последователей англиканской церкви еще, по крайней мере, понятно. Но предоставление всей власти в монополию христиан вообще не имеет решительно никакого значения. Ибо, по всей вероятности, не может возбудиться в парламенте такого вопроса, связанного с церковными учреждениями страны, по поводу которого не было бы в такой же мере возможно разногласие между христианами, как и между христианином и евреем.
В действительности, евреи и теперь не совсем лишены политической власти. Они имеют ее, и пока будут пользоваться правом накоплять большие богатства, они не могут не иметь ее. Различие, которое иногда полагают между гражданскими преимуществами и политическою властью, есть собственно разграничение, а не различие. Преимущества — та же власть. Слова гражданский и политический — синонимы; одно взято с латинского, другое с греческого. И это не простая игра слов. Вникнув сколько-нибудь в сущность дела, мы увидим, что и самые предметы нераздельны или даже тождественны.
Чтобы еврей сделался судьею в христианской стране, было бы в высшей степени отвратительно. Но он может быть присяжным. Он может решать на основании фактов, и от этого не происходит никакого вреда. Но дозволить ему решать на основании права было бы гибельно для конституции. Еврей может сидеть в ложе присяжных, в обыкновенном костюме, и произносить приговоры. Но чтобы он сидел на судейской скамье, в черной мантии и в белом парике, и приказывал пересмотр дела, — это было бы гнусностью, о которой крещеный народ не смеет и подумать. Уж подлинно в высшей степени философское разграничение!
Какая власть, в образованном обществе, сильнее власти кредитора над должником? Если мы отнимем эту власть у еврея, то нарушим безопасность его собственности. Если же оставим ее, то оставим чрез это в его руках власть гораздо более деспотическую, чем власть короля и всего его кабинета.
Предоставить еврею заседать в парламенте было бы безбожно. Но еврей может добывать деньги, а деньги могут делать членов парламента. Гаттон и Ольд-Сарум[3] могут быть собственностью еврея. Пенринский избиратель скорее возьмет 10 ф. ст. от Шайлока, чем 9 ф. 19 шил., 11 пенс, и 3 фартинга от Антонио. Против этого не делают никакого возражения. Что еврей может иметь в руках своих самую сущность законодательной власти, что он может располагать восьмью голосами при каждой подаче мнений, как какой-нибудь великий герцог Нью-Кастельский, — это совершенно в порядке вещей. Но чтобы он мог переступить за решетку и сесть на эти таинственные подушки зеленого сафьяна, чтобы он мог кричать: «слушайте» и «порядок» и чтобы он мог рассказывать о том, как он произносил речь и был волен говорить за кого-нибудь то или другое, — это было бы осквернением святыни, достаточным для навлечения погибели на страну.
Чтобы еврей был тайным советником у христианского короля, это было бы вечным позором для нации. Но еврей может управлять биржею, а биржа может управлять светом. Министр может не решаться на свою финансовую систему, пока не переговорит наедине с евреем. Конгресс, составленный из монархов, может быть вынужденным призвать к себе на помощь еврея. Росчерк еврея на обороте куска бумаги может стоить более, чем монаршее слово трех королей, или национальный кредит трех новых американских республик. Но чтобы еврей поставил перед своим именем «достопочтенный»,[4] было бы самым ужасным бедствием для нации.
Таким же образом рассуждали некоторые из наших политиков об ирландских католиках. Католики не должны иметь никакой политической власти. Солнце Англии навсегда зайдет, если католики будут иметь политическую власть. Дайте католикам все остальное, но не допускайте их до политической власти. Эти мудрые люди не понимали, что — раз все остальное дано — то дана и политическая власть. Они повторяли свою песнь кукушки и тогда, когда уже перестало быть вопросом: должны ли католики иметь политическую власть, или нет; когда католическая лига поругалась над парламентом, и католик-агитатор имел несравненно более влияния, чем лорд-наместник.
Если мы, как христиане, обязаны устранять евреев от политической власти, то мы обязаны также и обращаться с ними, как обращались наши предки: убивать, ссылать и грабить их. Ибо этим путем — и одним только этим путем — мы можем на самом деле лишить их политической власти. Не приняв же этого образа действий, мы можем только отнять у них тень власти, но должны оставить самую сущность ее. Мы можем сделать достаточно, чтобы обидеть и раздражить их, но не можем сделать столько, чтобы оградить себя от опасности, если опасность в самом деле существует. Где есть богатство, там должна быть неизбежно и власть.
Английские евреи — говорят нам — не англичане. Они отдельный народ, имеющий только место жительства на этом острове, но живущий, в нравственном и политическом отношении, одною жизнью с братьями своими, которые рассеяны по всему свету. Английский еврей смотрит на голландского или португальского еврея как на соотечественника, а на английского христианина — как на чужого. Этот недостаток патриотического чувства, говорят, делает еврея неспособным к отправлениям политической власти.
Аргумент имеет что-то правдоподобное, но, по ближайшем рассмотрении, оказывается совершенно неосновательным. Если и признать приведенные выше факты, то все же евреи не единственный народ, который предпочел свою секту своему отечеству. Когда общество пользуется благосостоянием, то чувство патриотизма происходит от естественного и неизбежного сближения понятий в умах граждан, которые знают, что они обязаны всеми своими удобствами и наслаждениями той связи, которая соединяет их в одну общину. Но под правлением пристрастным и угнетающим это сближение понятий не может иметь того значения, которое оно имеет при лучшем порядке вещей. Люди бывают вынуждены искать у своей партии того покровительства, которым они должны бы пользоваться от отечества, и естественным порядком переносят на свою партию то расположение, которое они, в противном случае, чувствовали бы к своей родине. Французские гугеноты просили помощи у Англии против своих католических королей. Французские католики призвали на помощь Испанию против короля из гугенотов. Основательно ли было бы заключить из этого, что в настоящее время протестанты во Франции согласятся, чтобы их религия сделалась господствующею при помощи прусской или английской армии? Конечно нет. И отчего происходит, что они не хотят теперь, как хотели прежде, принести интересы своего отечества в жертву своим религиозным убеждениям? Причина очевидна: они были преследуемы тогда, а теперь не преследуются. Английские пуритане в царствование Карла I уговорили, шотландцев вторгнуться в Англию. Желали ли бы протестантские диссентеры нашего времени, чтобы англиканская церковь была ниспровергнута вторжением иностранных кальвинистов? Если нет, то какой причине мы должны приписать эту перемену? Конечно той, что с протестантскими диссентерами обращаются в настоящее время лучше, чем обращались в XVII столетии. Некоторые из знаменитейших государственных людей, каких когда-либо производила Англия, были готовы искать в Северной Америке убежища от жестокости Лода. Неужели это происходило оттого, что пресвитериане и индепенденты не в состоянии любить свое отечество? Но бесполезно приводить слишком много примеров. Ничто так не обидно для знающего сколько-нибудь историю или человеческую природу, как слышать, что люди, облеченные правительственною властью, обвиняют какую-нибудь секту в привязанности к чужим краям. Если и есть в политике положение повсеместно верное, то это именно то, что привязанность к чужим краям есть плод домашних неурядиц. Ханжи всегда изловчались делать своих подданных несчастными внутри государства и потом жаловаться на то, что они ищут помощи вне его пределов; разъединять общество и удивляться отсутствию в нем единства; управлять так, как будто бы одна часть государства составляла целое — и обвинять после этого другие части в недостатке патриотического чувства. Если евреи не почувствовали к Англии детской привязанности, то это потому, что сама Англия обращалась с ними, как мачеха. Нет другого чувства, которое вернее развивалось бы в сердцах людей, живущих под сколько-нибудь порядочным правительством, как чувство патриотизма. С тех пор, как существует мир, еще не было такой нации, или значительной части какой-нибудь нации, которая, не будучи жестоко угнетена, совершенно лишена была бы этого чувства. Принимать, следовательно, за основание для обвинения какого-нибудь класса людей недостаток в них патриотизма — есть самая избитая уловка софистов. Это — логика волка относительно ягненка. Это все равно, что обвинить устье ручья в отравлении его источника. Если бы английские евреи действительно питали смертельную вражду к Англии, если бы они еженедельно молились в синагогах только о том, чтобы все проклятия, произнесенные Иезекилем над Тиром и Египтом, обрушились на Лондон, если бы на своих торжественных празднествах они призывали
