стекло и, отражаясь от него, идет в приемник. Как только в доме раздается какой-нибудь звук, оконные стекла начинают подрагивать — незаметно для глаза, но вполне ощутимо для современной техники. Оптическое устройство записывает колебания отраженного луча, и потом только остается их расшифровать. Единственной проблемой в этой технологии оставалось точное размещение обоих устройств: если оконное стекло неровное или наклонено под неизвестным углом, найти место для размещения приемника бывает очень непросто. На это и рассчитана технология «непрослушиваемых» окон: стоит наклонить все стекла в доме так, чтобы они отражали лазерный луч вверх, и принимающее устройство придется размещать где-то наверху. И если в городе эта проблема часто оказывается пусть трудно, но решаемой, то, учитывая ситуацию с расположенной в лесу дачей космонавта, нам пришлось бы искать место для приемника где- нибудь на верхушках сосен, что делало прослушивание нереальным — ветки имеют свойство качаться и делать прием нестабильным.
Мы проехали на метро почти до конца Филевской линии, пересели на автобус и через каких-нибудь сорок минут езды уже были в Рублево, на «своей» квартире. Гром загодя снял целых две: одну — под легенду и еще одну — для работы.
Легенда была проста: я оставалась сама собой с тем маленьким отличием, что приехала в Москву по делам наследства. Здесь умерла моя дальняя родственница, и мне предстояло пройти склочное судебное разбирательство, чтобы столичная недвижимость досталась мне, а не еще одному «родственничку». Все детали были организованы: по двум фигурирующим в легенде адресам меня «не любили», но мое физическое наличие и предстоящие «разборки» готовы были подтвердить. Гром показал мне фотографию «родственника» и моего адвоката, сунул на изучение кипу документов и сел ждать.
— Я здесь снимаю жилье, потому что дешевле? — поинтересовалась я.
— Конечно. Ты ведь не богата, а Москва город дорогой.
— А ты, Андрей Леонидович, мне кто?
— Случайный попутчик. Ты меня вообще не знаешь. Грибы вместе собираем…
Я качнула головой: меня это устраивало.
— Пора, — поднялся Гром.
Мы вышли из квартиры, пересекли Рублевское шоссе и через сорок-пятьдесят минут ходьбы по прекрасному летнему лесу вышли к забору.
Я с сожалением посмотрела на собранные мной по пути грибы: это был какой-то рок — стоило мне прийти в лес специально за грибами, и они сразу же прятались от меня в самые немыслимые места. Сегодня, когда грибы нужны только для конспирации, они попадались мне на каждом шагу: десяток великолепных подосиновиков, два невероятной чистоты и крепости белых, а уж сыроежек было столько, что я отказалась от мысли собирать их метров через пятьдесят после входа в лес. Это было ужасно.
Забор оказался высоким: два метра десять сантиметров. Значит, размещать устройства придется на деревьях. Но хилые, выросшие без солнца рябинки для этой цели абсолютно не годились, а ближайшие ветки у огромных двухсотлетних сосен начинались в лучшем случае метрах в восьми от земли. Я издевательски посмотрела на Грома.
— Ну и как ты себе это представляешь?
— Очень просто, — улыбнулся майор Суров и достал из рюкзачка монтажные «когти». — Надевай и полезай. А я побуду на страховке.
— Не-е, Суров, так не пойдет! Давай я побуду на страховке…
— А поймаешь? — с сомнением посмотрел на меня Гром. — Я ведь восемьдесят пять кило… вешу.
Я свирепо засопела и присела на хвойный ковер — надевать «когти»: столько «кэгэ», если они просвистят вниз, мне действительно не поймать.
Мы провозились с установкой восемь часов. Пунктуальный Гром начал переживать и даже попытался меня сменить, но я не поддавалась: худо-бедно, но я приспособилась, и установка шла. Да и крепежный материал Гром подобрал удачно: ленты притягивали лазерные излучатели к стволам сосен достаточно жестко. «Смотрите, — говорил нам инструктор, — не окажитесь в ситуации, в которой вам придется крепить оборудование собственными шнурками! Всегда просчитывайте все: пять минут думаешь — потом два часа работаешь, два часа думаешь — на месте в пять минут управишься». Это была чистая правда.
Намного больше хлопот доставляли оптические приемники: я тщательно выполняла все предварительные процедуры, но все равно, как только я делала пристрелочную фокусировку луча, оказывалось, что истинный фокус находится где-нибудь выше на метр и левее на полметра от ствола. И тогда приходилось искать подходящее дерево где-нибудь сзади или спереди — лишь бы на директрисе, а то и вовсе демонтировать лазер и искать для него более подходящее место.
К пяти мы закончили, «обложив» дачу с трех сторон из четырех возможных. Как сказал Гром, четвертая сторона не имела для нас никакого значения: там находились кухня, ванная и две маленькие спальни — места для переговоров, как правило, не используемые.
Мы уселись под сосной неподалеку от забора и принялись ждать. Без трех минут пять где-то вдалеке хлопнула дверь, и Гром насторожился. Затем послышался неясный скрип, потом — отчетливый визг железа.
— Это — ворота, — тихо прокомментировал Гром.
— Я поняла. На въезде…
— Точно, — кивнул головой он.
Часов через пять-шесть, а если повезет, то и через два-три можно снимать аппаратуру.
— А если в бане будут договариваться? — спросила я.
— Вряд ли, — качнул головой Гром. — Это не в духе Сечкина… Генерал все-таки — фамильярностей не терпит ни от кого. Сотрудничать с ними он будет, но в баню вместе не пойдет — тем более на чужой территории. Я вообще не понимаю, как он на эту встречу согласился. Сечкин людей на дистанции держит…
Снова заскрипели ворота — теперь их закрыли.
Я сидела, прислонившись к сосне, бок о бок с Громом и думала. Если бы меня спросили сегодня: «Юлька, чего ты хочешь больше всего на свете? Как ты мечтаешь прожить эту жизнь?» — я бы знала, что ответить: чтобы все задания — выполненные и невыполненные — остались позади, и только было бы вечернее летнее солнце, запах прелой хвои и цветущего на полянах вереска. И чтобы рядом, бок о бок, сидел друг, такой, как Суров, — умный, спокойный и надежный, без всяких комплексов и понтов. Не знаю, как-то так получилось, что последняя моя любовь осталась далеко в прошлом, и с тех пор я так и не встретила человека, от которого могла бы потерять голову. То ли сказывается профессия, то ли еще что… но голова упорно не желает «теряться» и хладнокровно подвергает беспощадному анализу всех претендентов. И это всегда кончается одинаково.
Иногда я начинаю думать, что не виновата в этом: что их просто нет, этих настоящих мужиков, но тогда я вспоминаю отца, натыкаюсь взглядом на Грома, да хоть и Сом — интеллектом не блещет, но добрый и сильный…
Я засмеялась…
— Ты чего? — спросил Гром.
— Да теть Шуру вспомнила, ты не знаешь, из офицерской общаги…
— И что теть Шура такого смешного сделала?
— Она сказала: «Чтобы я под мужика легла, я его хотя бы уважать должна», — я снова тихо рассмеялась.
— Старая закваска, — печально отозвался Гром. — Сейчас таких не делают.
— Скажешь тоже… — возмутилась я. — Как это — не делают? А я?
— Ты — печальное сексопатологическое исключение, — поставил свой диагноз Гром.
— Выйдем из леса — убью, — серьезно пообещала я.
— Вот-вот, я как раз об этом! — громким шепотом откликнулся Гром. — Мужик, согласный на вторые роли, тебе не нужен, а сама уйти на второй план ты не согласишься. В результате вечная борьба за лидерство…
— Может быть, — пожала я плечами. — Холодно что-то… А ты-то сам, Андрей Леонидович, почему не женат?
