Впрочем, в некоторых документах есть недвусмысленные оговорки. На Лионском соборе 1245 г. киевский митрополит Петр Акерович, отвечая на вопросы о татарской вере, сообщил: «Они верят в единого владыку света… (это еще можно понять как митраизм, хотя в равной мере определение может быть отнесено к христианству. —
Сомнений, что киевский митрополит знал о несторианах не меньше любого из своих современников, нет, но сведение об этом сохранилось не в русских летописях или житиях, а в Rerum Britannicarum mediaevi scriptores, or Chronicles and memorials of Great Britain and Ireland during the Middle Ages (t. 36, pp. 386–389; t. 70, pp. 272–273)[615].
Второй текст совсем иного характера. Это ответы митрополии на вопросы сарайского епископа Феогноста, датируемые приблизительно 1269 г. «Въпрос. Подобает ли, свящав трапезу (освятив святые дары. —
Речь идет о способе церковной службы для кочевников. Но для каких? Православные аланы (предки осетин) и бродники (предки казаков) жили оседло; крещеные половцы бежали от монголов в Венгрию и Галицкую землю. Остаются только пришлые монгольские воины, т. е. несториане. Но мог ли православный епископ допускать к евхаристии еретиков? Канонически — нет. Но попробуем заглянуть в историю.
В первой половине XIII в. православные и несториане были врагами, но переворот Берке (1257 г.) и гонения, произведенные им против несториан, сторонников его соперников Сартака и Улакчи, подорвали значение несторианской общины как политической силы. При Менгу-Тимуре обострились отношения между Золотой Ордой и ильханом Хулагу, покровительствовавшим несторианству. Золотоордынские несториане оказались в изоляции и, можно думать, стали посещать православные церкви. Никакой специальной унии не понадобилось. Объединение христиан в пределах Сарайской епархии, видимо, произошло исподволь, как естественный процесс.
А не в этой ли исторической модификации кроется разгадка заговора молчания? Вначале, до 1257 г., когда несториане были в силе, о них хотели писать злобно, но не смели. А потом, когда православная церковь и ханская власть достигли соглашения, а униженные несториане стали неопасны, стало выгоднее привлекать их на свою сторону, нежели напоминать им об Эфесском соборе 431 г., после которого утекло столько воды. Сменилось время — и стали другими отношения людей между собой.
В XIII в. верные татары были нужны каждому, а по понятиям того времени «верные» означало «единоверные». Подобно тому, как торки, черные клобуки и берендеи искали в XII в. покровительства киевских князей, так должны были монгольские христиане лепиться к южной границе Русской земли, замалчивая былую рознь. Если наши общие соображения правильны, то там должны остаться их потомки. И они есть, это так называемые однодворцы, христиане, носящие тюркские фамилии{137}. Они никогда не были мусульманами, потому что татар, обращенных в христианство из ислама, называют «кряшены», а о татарских богатырях, выходцах из Орды, мы скажем ниже, в другой связи.
В отличие от предыдущей эта, этногенетическая, гипотеза может быть отчасти проверена и уточнена путем этнографических работ, проведенных под определенным углом зрения и подчиненных заранее заданной цели. Чтобы решить любую проблему, надо сначала ее поставить. В этом смысл любой гипотезы.
Опыт обобщения
А теперь, зная реальную историю Центральной Азии, спросим: могло ли в ней создаться в XII– XIII вв. государство, основанное, подобно халифату, на конфессиональном принципе? Да — могло! По своей структуре оно напоминало бы[617] тюркский и уйгурский каганаты, но, пожалуй, было бы более устойчивым и менее агрессивным. Оно было бы третьим вариантом христианских культур и легко воспринимало бы достижения Европы и Ближнего Востока, находясь в постоянной оппозиции к Сунскому Китаю. Экономика его базировалась бы на сочетании кочевого скотоводства и оазисного земледелия Уйгурии; в нем процветала бы транзитная караванная торговля, но не возникло бы возможность организации далеких военных походов, потому что «люди длинной воли» не пришли бы к власти, а победили бы их соперники: найманы, кераиты и меркиты.
Кто помешал этому естественному ходу событий? Чингисхан и его монгольские ветераны, поставившие во главу угла не родо-племенную, а военную организацию, которая по самой своей природе решила все внешнеполитические, культурно-идеологические и социально-экономические проблемы длинным копьем и острой саблей.
Человек он был, бесспорно, способный, и соратники его обладали мужеством, но ясно, что выиграть четыре внешних войны (с половцами, чжурчжэнями, хорезмийскими тюрками и тангутами) монголам удалось не столько из-за личных качеств Чингисхана, сколько из-за глубокого кризиса — точнее, перелома, затронувшего в XIII в. всю Европу, Ближний и Дальний Восток. Характерным для эпохи явлением была потеря психологической и этологической (поведенческой) доминанты, крайне болезненно отразившаяся на проблемах социальных и внешнеполитических. Выразилось это, говоря вообще, в том, что личный интерес стал ставиться выше коллективного, из чего возникли два следствия: инертность и рознь. В разных регионах эта черта проявлялась своеобразно, на фоне местных условий.
В Западной Европе бурно росла экономика и были средства для прокорма избыточного воинственного элемента, который до начала XIII в. сплавляли в «Заморскую землю» (Палестину). В XIII в. рыцари и горожане включились в войну гвельфов и гибеллинов, князей и городов, рыцарей и кондотьеров друг с другом и между собою не ради высоких, пусть иллюзорный, принципов, а ради личной выгоды. Огромные по тому времени силы уравновесились внутри самой системы или конструкции, и тогда были потеряны Иерусалимское королевство и Латинская империя, лишенные поддержки из метрополии. Но и победу византийцев задержало соперничество Эпира и Никеи, откол Трапезунда, эгоистическая политика сербов и болгар. Всех их объединяла ненависть к захватчикам-франкам, но война затянулась на лишних полвека, потому что каждый хотел проехаться за счет другого, чем мешал достижению общей цели. Не лучше было положение и на Руси. Его лаконично и точно обрисовал автор «Слова о полку Игореве»: «Тоска разлияся по Русской земли; печать жирна тече средь земли Русскые. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, победами нарищуще на Русскую землю…»[618] И верно, не будь взаимных крамол, не бывать бы татарам во Владимире, немцам в Юрьеве, литовцам в Полоцке! Но никого нельзя уговорить принести себя в жертву ради своей страны. Люди либо это делают, либо нет. А на Руси в XIII в., согласно тому же «Слову о полку Игореве», к розни (эгоизму выгоды) прибавилась инертность (эгоизм лени и равнодушия), которые исчезли только к концу XIV в. Тогда Россия, возродившаяся, как феникс, на месте погибшей Руси, быстро пошла на подъем.
То же самое происходило на Ближнем Востоке, где сунниты, шииты, карматы и измаилиты, а также турки, курды, арабы и персы взаимной войной так ослабили друг друга, что малочисленные армии Чормагана и Хулагу без большого труда захватили Иран и Ирак. А остановили монголов не местные жители, а мамлюки Бейбарса, кыпчаки, купленные на крымских невольничьих базарах, т. е. такие же степняки, как и сами монголы.
В Китае жило примерно 80 млн. трудолюбивых и зажиточных людей, а в восточном монгольском улусе — около миллиона бедных кочевников. Очевидно, что без глубокого внутреннего разложения Китая, о
