беззвучно уходили в мерзлую землю.
У костра лежал человек. Светлые волосы смерзлись и оледенели. Веки пожухли, склеенные тонкой ледяной коркой. Тело было мертвым, закаменевшим на холоде. Постепенно оно оттаяло, посмертная гримаса сошла с лица, мышцы снова стали мягкими. Разряды молний сотрясли его пустую, погасшую оболочку. Скопившаяся в тканях «мертвая вода» впитывала живительные разряды.
Костер вспыхнул, раскрылся, как цветок, искры взлетели густым роем, на снегу заиграли алые всполохи. В огненный круг вбежала женщина, вокруг ее обнаженного тела струился тонкий радужный покров, похожий на полярное сияние. Резкий зимний ветер подхватил и раздул серебристый водопад ее волос. Тело ее затрепетало в беззвучном танце.
Женщина повторяла движения пламени, она взлетала над костром и низко припадала к земле, кружилась, как огненный вихрь, ее волосы струились под ветром и серебристыми кольцами ложились на мерзлую землю, когда она, прогнувшись в поясе, запрокидывалась назад. Он видел танец сверху; костер сиял, как широкое косматое солнце, и танец завораживал, манил, звал и вновь затягивал в огненный круговорот жизни. Всплесками рук, изгибами тела, бросками и кружениями женщина рассказывала о чем-то мучительно знакомом, страстном, желанном. Она была звездным огнем, и ледяным остывшим камнем, и чуткой волной, и резвой беспечной рыбкой, и гибким тростником, и плакучей ивой на ветру, и летящей над морем птицей, и смертельно раненным оленем, и легкой, зыбкой, как пламя, душой, бьющейся в тисках плоти. Танец говорил о страсти зачатия и муках рождения, о сладости зрелой любви и последних смертных объятиях матери Земли.
Огонь взметнулся выше, забушевал, разгоняя мрак. Женщина легко запрыгнула на раскаленную каменную плиту и пробежала по огню. Алые прозрачные угли рассыпались на тысячи искр. Огонь не причинил ей вреда, но тело ее засветилось ярче. Алый бешеный танец продолжался. Он даже услышал отдаленные звуки, первобытную музыку зимнего ветра и барабанный бой. От частых глухих ударов дрожал синий воздух поляны. Ха-тум-тум… Ха-тум-тум… — словно резкий выдох и стук сердца.
Его потянуло вниз, к огненной женщине, к ее ослепительной красоте. Грохот горного обвала настиг и смял его, он оказался свержен вниз и вновь пленен плотью. Он больше не видел костра. Слепая тьма и ледяная тяжесть нестерпимо давили и обжимали загнанную в тупик испуганную душу. Запертая в мертвом теле, она в ужасе металась в ледяной клетке. Первым вернулось ощущение нестерпимой боли. Но вновь повелительно и яростно забил барабан: ха-тум-тум… ха-тум-тум. Тело содрогнулось и выдохнуло, выдавило из груди мертвый застоялый воздух, и сердце затрепетало, как птица-подранок, и глухо ударило. Оттаявшее от жара костра тело вспоминало дыхание, его ритм и тысячи своих почти незаметных, согласованных движений. Проснувшаяся кровь упругими толчками наполняла тело.
Женщина услышала стук его сердца, выпрыгнула из пламени и легла рядом, тесно прижавшись к нему. Правой рукой она коснулась его ладони, и он ощутил жар ее пальцев, левую положила на лоб — рука была легка и прохладна. Боль ушла. Блаженство затопило тело, оно жило, дышало и медленно наливалось теплом. Сквозь горячие женские руки в него перетекала сила и жизнь. Женщина мягко коснулась его лица, поцеловала в губы, чуть раздвинув их бурую, омертвелую кору. Подула, даря живое дыхание, теплое, сильное, нежное, как вешний ветер. Ее сияющие глаза были последним, что видел он, погружаясь в сонный омут. Из глубины их шел звездный свет, и сияние этих очей утешало, обещало радость и жизнь…
Он так и не смог вспомнить наяву того обнаженного огненного танца. Только во сне изредка приходило странное видение, обдавая восторгом и жаром.
Он очнулся от слабой пульсирующей боли в груди, приоткрыл тяжелые веки; со всех сторон его обступали землистые сумеречные своды. Белый шерстяной плащ укрывал его до подбородка, под головой — сухой упругий мох. Это была маленькая пещера, скорее природная ниша, вымытая дождями в крутом склоне оврага или холма. На стенах пещеры искрился густой морозный иней. Над входом, как застывший водопад, блестел каскад прозрачных сосулек. Почему он неподвижно лежит в темной сводчатой норе? Почему лесная поляна и густые ели, видные в просвет, покрыты высоким снегом? В памяти мелькали несвязные обрывки: ночь, костер… Юрка… Он силился вспомнить происшедшее… Может быть, его сгреб медведь или…
В щеку дохнуло влажным теплом, он чуть повернул голову и встретил немигающий волчий взор. В глазах зверя светились ум и лукавство. Волк шершаво и горячо лизнул его щеку и улегся у постели. В проеме пещеры мелькнул солнечный зайчик. В струях ледяного водопада заиграла радуга. Со спокойным удивлением он подумал, что, наверное, умер. Видение не могло принадлежать миру Земли. Девушка, одетая в прозрачный свет, в мягкое, не слепящее солнце, слегка нагнувшись у низкого входа, вошла в пещеру. Вокруг ее тела струился тонкий радужный покров, но она казалась обнаженной. Длинные серебристые волосы были распущены и ручьями сбегали на ее плечи и спину. Глазам стало больно от непривычно ярких красок, веки отяжелели, и он с облегчением прикрыл глаза.
Он слышал, как девушка подошла, присела рядом. Душистые пряди мягко коснулись его лица. Она погладила рубец у ключицы; место, где навылет прошла пуля. Чувствуя слабое покалывание вокруг заживающей раны и обволакивающее нежное тепло, он заснул почти сразу. Он спал спокойно и глубоко. Во сне ему чудилось, что он лежит, раскинувшись, на летней, полной душистых цветов поляне, среди сказочного леса, и его мягко согревают солнечные лучи.
Яркое солнце играло по стенам пещеры, било лучами-стрелами сквозь ледяной водопад и рассыпало вокруг радужные брызги. Он приподнялся и сел. Глаза на миг ослепли от света за порогом пещеры.
«Будь здрав, Найден!» — громогласно прозвучало в мозгу.
Он, озираясь, сел на постели.
Крупный величественный старик в светлой одежде был похож на античную статую Громовержца. Седые кудри стягивал серебряный венец. Смуглые босые ступни свободно стояли на земле, покрытой крупными кристаллами льда. Все в нем было слеплено с избыточным благородством: продолговатый череп с очень высоким и светлым лбом, прямой тонкий нос, высокие арки глазниц. Лицо было золотистым от загара и неожиданно молодым. Синие ясные глаза под пушистыми бровями искрились весельем. Грудь покрывала широкая, седая бородища. И борода, и белая грива старца заиндевели и искрились. Чуть усмехаясь, богатырь смотрел ему в глаза.
Слегка нагнувшись, в пещеру вошла девушка, та самая… Она положила в ногах постели широкую одежду, сотканную из грубой белой шерсти, и присела на край.
Тело ее сияло сквозь легкое облако. Ветер играл пушистыми светлыми прядями. Между тонких бровей сияла звездочка. Ясные, умные глаза, казалось, вобрали в себя небо. Быстрый взгляд лучистых глаз, и лицо девушки ярко порозовело от смущения, на румяных губах задрожала улыбка. Прозрачные ризы вокруг ее тела стали плотнее и через секунду скрыли ее волшебную красоту. Она вновь едва заметно улыбнулась, видимо прочитав его беспорядочные мысли.
— Ведогона, дочь, — вновь беззвучно произнес старец и указал глазами на девушку. — Она питала твою жизнь через златую нить, от сердца к сердцу. Сейчас мало Солнца, ей трудно. Живи сам!
— Как я здесь… — его хриплый, сухой голос разбил замерзшую тишину.
— Сияна принесла тебя на загривке и положила в этой пещере, — последовал ответ. — Ты был ранен… Смерть уже держала тебя в зубах. Но Сияна услышала ее шаги…
— Римская волчица… спасительница… — Он протянул руку и погладил зверя по загривку.
Старец улыбнулся одними глазами.
— Не надо говорить, только думай, мы слышим тебя. На Ясне мысль слышнее слова.
— Сияна до конца прошла путь животных Терры… — прозвучал в его сознании нежный девичий голос. — Ей внятны речь и мысли. Чутким сердцем она беду и радость различает и первая спешит на помощь. Но она последняя из чудных сих зверей… Тысячелетия назад могучей расой мудрецов, божественных Бореев, были созданы крылатый конь, и белоснежный волк, и птица-сирин, и волшебный лебедь, и благороднейший единорог. И разум, и тела животных тех равно казались совершенны. От диких предков их отличали высокий рост и белоснежный цвет роскошной длинной шерсти. Но верные и добрые созданья перед коварством хищных нелюдей не устояли. Они погибли или одичали во время войн и смут…
— Кто вы? — спросил он мысленно.
— Мы — Веди, — ответил старец. — Ты на Ясне, ты гость святого острова… Я — Бел. И это имя значит Солнце. Оно звучало как Авель, Аполлон, Белун…
