6 часов 53 минуты
Даже переодеваться не стала; как была в костюме, только туфли сбросила — на диван и «Библейские холмы» в руки.
«За шестью трупами проход, изгибаясь, переходит в большое помещение, вход в которое завален чем-то похожим на заграждение. Надо было сначала убрать его.
Оказалось, что это были две деревянные четырехколесные повозки III тысячелетия до н. э. Колеса и края повозок…»
Опять будут сниться солдаты, запряженные в колесницы, Гомер среди воинов и Ксения в тоге.
Забавно: наибольший страх и какое-то смутное беспокойство вызывает древняя тога любимицы «известного бизнесмена». Ну и пусть.
Чуть было не сказала «спокойной ночи» — доброго утра тебе, Танечка.
14 часов 14 минут
Проснулась от голода. Вспомнила, что со вчерашнего дня у меня маковой росинки во рту не было… если не считать ночного кофе. От него, впрочем, толку мало.
…Стоп. Что-то еще хотела сделать, кроме скучного, но необходимого процесса приготовления чего- нибудь съедобного. Да, заполнить пустой лист — тот, который написал Голубков.
Что бы такое придумать? Ну, скажем, «от прежних своих показаний отказываюсь, так как давал их под страхом» — чего? Нет, не под страхом — «под давлением…». Опять не то.
Ладно, приберегу бумажку на крайний случай. Василия Семеновича, думаю, можно вытащить и без нее, ведь сие «творение божие» до сих пор утверждает, что утопил подсвечник в Волге.
Так. В пять нужно быть у Насти…
Настя! Ей понадобится хороший адвокат: «девушке без средств» суда не избежать. Пожалуй, стоит поговорить со старыми знакомыми.
Тороплюсь, тороплюсь куда-то — по привычке. Все, Татьяна Александровна. На сей раз — действительно все. Расследование закончено.
Теперь — да здравствует погожий апрельский денек, да здравствует этот несовершенный мир, в котором необходимо бороться за право существования, и — да здравствую я, скромнейшая Татьяна Иванова, самая обаятельная и привлекательная, самая замечательная… самая, самая, самая…
Чертовски хочется есть.
17 часов 02 минуты
К вечеру моль немного пришла в себя. Личико еще опухшее, но в сем облике, по крайней мере, хоть можно узнать Настю Белову.
Миша весь день потчевал девицу рагу — скормил ей все мясо.
…— Ну, не будем терять зря времени, — деловито сказал Дима с порога.
Моль тотчас вскочила с кресла (она как будто и не вставала с оного предмета мебели с тех самых пор, как я оставила ее утром!), торопливо поправила прическу — было бы что поправлять, — судорожно вздохнула.
— Я готова.
…Отвезли нас на Зарубина.
Позвонили. Тишина. Снова позвонили. Некто небритый, в комнатных тапочках прошлепал мимо нас на следующий этаж, дружески посоветовал:
— Звоните, звоните. Дома оне, токма с первого разу не открывают.
Настя кивнула, подтверждая.
Странные люди. Приятно им, что ли, когда в квартире звонок «громыхает»?
Ну-с, подождали немного, еще «погромыхали», опять подождали… Наконец услышали традиционное, «вопрошенное гласом грубым и страшным»:
— Кто там?
Стоят, наверное, с берданкой и нас — невооруженных в большинстве своем — впустить не решаются.
— Это я, — дрожащим голоском пропищала моль.
Дверь бесшумно отворилась. Пред наши светлые очи предстала красивая белокурая дама, очень похожая на Настю, но полная, холеная. «Помешанной» она, однако, не выглядела. Пропитой насквозь — да, но не сумасшедшей. И несмотря ни на что — хороша!
— Гражданка Тимошенко? — сурово спросил Дима, заглянув в блокнот, который, кстати, позаимствовал у меня (объяснил: «Для солидности». О Настенькиной сестрице в записной книжке и речи нет).
— Ну? — ответила мадам Татьяна вопросом на вопрос.
— Милиция, — лаконично пояснил страж порядка и сунул гражданке под нос служебное удостоверение.
— Здравствуй, Танечка, — едва слышно пролепетала мадемуазель Белова…
О мудрейший из мудрых, сладчайший из сладчайших, добрейший из добрейших, прекраснейший мой читатель! Ты, многоуважаемый, вероятно, догадался уже, какой последует финал.
Ну конечно, традиционный «хеппи-энд». Назови, о любимейший из друзей моих, хотя бы одну детективную историю, не заканчивающуюся благополучно, и я тебе поставлю прижизненный памятник.
…Итак, величайший из великих, с кого начнем?
…Как только дело об убийстве Виктора Баргомистрова благополучно завершилось, товарищ подполковник Владимир Сергеевич Кирсанов возвратился из своей, на мой взгляд, затянувшейся командировки. И первое, что он сделал, — отдал приказ об освобождении Голубкова, о чем и сообщил мне вечером того же дня.
Телефонный звонок застал мою несравненную персону — где б вы думали? — по традиции на кухне. Только что я налила в чашку ароматный горячий кофе и совсем уж было собралась «вкусить блаженство»… И тут — на тебе.
Сначала я послала — мысленно, разумеется, — несвоевременного абонента к черту, потом сразу ко всем чертям, потом к их мамам, затем еще дальше… но упрямый тип никуда не пошел, настырно добиваясь того, чтобы я сняла трубку.
И добился-таки.
С недовольной миной — чему же тут радоваться? — мы, Татьяна Александровна, прошлепали в комнату.
— Алло?
— Здравствуй, дорогая, рад тебя слышать.
Киря, родительницу твою…
Нагрубить, не нагрубить?
— Ты очень вовремя вернулся, — буркнула вместо приветствия.
— Кажется, я звоню не вовремя, — мой тон товарища подполковника ничуть не смутил.
Где он набрался наглости — путешествуя «по градам и весям»?
— У меня хорошая новость. Правда, я уже успел сообщить ее, как ты любишь говорить, urbi et orbi — городу и миру…
Не припомню, чтобы я любила латынь. Правда, вставляю иногда отдельные словечки в речь — это