отец, лежа на пороге, будет тебя заклинать перешагни мужественно через отца и мчись с сухими глазами к знамени Христа». (Здесь Иеронима характеризует то, что для него самого при расставании с родителями и сестрами самой большой жертвой был отказ от радостей богато заставленного стола, пышной жизни — его собственное признание) Учитель церкви папа Григорий I «Если кто алчно жаждет вечных благ, не должен обращать внимания ни на отца, ни на мать, ни на супругу, ни на детей» Св. Колюмбан — младший, апостол Аллеманский, перешагивает через свою мать, которая лежала на земле, плача, и кричит, что в этой жизни она его не увидит. А столетия спустя учитель церкви Бернард писал, в сильном созвучии с Иеронимом, который сам в литературном отношении много украл «Если твой отец бросился на порог, если твоя мать с обнаженной грудью показала тебе соски, из которых она тебя кормила переступи через твоего отца переступи через твою мать и с сухими глазами поспеши к знамени креста».
Сухими глазами, более того, с ненавистью и насмешкой разглядывают даже мучеников других христианских верований.
Соответственно августинской аксиоме «Martirem non facit poena sed causa» мучениками становятся не наказанием (которое испытывают), но — делом (которое представляют), высокая церковь категорически запретила почитание некатолических мучеников Были они, однако, — так решил в IV-м веке синод в Лаодицее (Фригия), — «фальшивые мученики» и «далеко от Бога». Они, по Киприану, Хризос — тому, Августину, бессмысленно пролили свою кровь (конечно, лишь слишком правдиво) и остались преступниками Фанатизм Августина доказывает его изречение даже если бы кто-нибудь позволил сжечь себя заживо за Христа, ему были бы обеспечены адские мучения, если он не принадлежит к католической церкви. И совершенно похоже поучает, неполное столетие спустя, Фульгенций, епископ из Рюспе (в одном из посланий, которые в Средние века оценивались наравне с августинскими, находили много читателей), — с непоколебимой верой зафиксировать, «что ни один еретик или схизматик не может быть спасен, даже если бы он пожертвовал богатое подаяние или даже пролил свою кровь во имя Христа».
Католики, которые молились в часовнях мучеников «еретиков», предавались анафеме, по меньшей мере отлучались от веры до покаяния, а религиозных героев соответственно другой партии часто осыпали чудовищными оскорблениями Киприан, Тертуллиан, Ипполит, Аполлоний и другие совершали тогда удивительные вещи. Последний, например, утверждал о монтанисте Александре, что он будто бы «разбойник», и приговорен «не за свою веру», а за свои «грабежи», которые он, понятно, «совершил уже как отпавший». И порой можно было быть не однажды оклеветанным. В то время как собственная сторона всегда наверняка высоко и свято верует, осознает, за правду страдает, умирает, любая другая сторона — глубоко погрязла в неверии, зависти, в злобе, упрямстве, подлоге, безумии, предательстве сквозь столетия несущиеся антиеретические пронзительные вопли. Вместо делового возражения (как же) — большей частью демагогия и потеря человеческого облика «Поношение противника играет в этих кругах большую роль, чем, к примеру, письменный аргумент» (Вальтер Бауэр).
Это доказывает раннехристианская литература и помимо «Нового Завета».
Сочиненное в Риме уже около 96 г. (будто бы третьим наследником Петра) 1-е письмо Климента, старейшее послание «апостольских мужей», порочит руководителей коринфской оппозиции, которые как раз направились на Восток, хотели отделиться от Запада, как «горячих и отчаянных людей», как «предводителей к нечестивой ревности», к «спору* и смуте». Они «вырывают и выдергивают у христиан конечности, они едят, пьют, они толстые, жирные, дерзкие, тщеславные, горлопаны и хвастуны, лицемеры и глупцы», «великий позор» — «высокая песня всепрощающей, все преодолевающей любви, которая есть отблеск божественной любви Прекраснее не говорил даже Павел» (Хюммелер).
Во II-м столетии на арене объявился Игнатий из Антиохии — святой, который обосновал «монархический епископат», тем самым реализовав для всей католической церкви представление, что каждую общину или церковную провинцию мог возглавлять только один епископ, при этом, согласно епископу Игнатию, «епископа должно рассматривать как самого Господа». Игнатий — «харизматически одаренная единственная в своем роде личность» (Перлер), «наученная Павлом» «понимать христианскую веру действительно как экзистенциальное поведение» (Бультман) — обзывал всех инакомыслящих христиан как «представителей смерти», «зачумленных», «диких зверей», «бешеных собак», «бестий», их догматы «вонючими нечистотами», их богослужение «дьявольской службой» Еретиков — призывает Игнатий, чья «преданность Христу» передалась «его языку» (Целлер), чье «самое сильное свойство» — «кротость» (Мейнгольд), — еретиков «вы должны избегать как диких зверей. Они действительно злобные собаки, кусающие исподтишка», «волки, прикидывающиеся овцами» — «смертельный яд».
Метафорическое употребление этого слова часто в патриотической литературе, «еретика» и «ересь» охотно сравнивают с колдунами (сам Петр фигурирует как «maleficus»,[74] аналогично Павел, волхв Симон как «magus maleficus»,[75] которые всегда носят свой яд с собой в банках, в сердце, на языке, за губами, яд приносящих смерть зверей, яд гадюк, тем более опасный яд — поданный в сладком меде Доказано практическое применение его христианами по меньшей мере с IV-го века, например, императором Константином, который, вероятно, отравил своего сына Криспа, или, вскоре после этого, подкупленным священником, который убивает отравленным вином для причастия. Затем прежде всего высокопоставленными христианками — императрицами, императорскими дочками, убивавшими отравленным святым и не очень святым вином — «в божественное молоко подмешивается скверный гипс», как выражается безымянный автор.
«Еретики» живут «по образу евреев», говорит Игнатий, разносят «ложное учение», «старые басни, которые никуда не годятся». «Кто ими замарался, угодит в негасимый огонь», «тотчас же умрет» Лжеучителя также «умирают в своей драчливости». «Я предупреждаю вас о бестиях в человеческом образе». Этот св. епископ, который сам себя считает «зерном Бога», «проникающую в сердца кротость» (Хюммелер) которого и «старинный — язык» (кардинал.
Виллебрандс) восхваляют даже в XX-м столетии, первым вводит слово «католический» — сегодня вероисповедание 700 миллионов христиан, хотя уже Пьер Бейль (1647–1706), один из самых честных мыслителей не только своего времени, пишет и доказывает, «что каждый порядочный человек
Около 180 г «против ересей» бушует св. Ириней, лионский епископ. Он «первый отец церкви», так как первым предложил и теологически истолковал понятие католической церкви, но он же был первым, кто «как личность» начинает «превращение еретика в дьявола», кто «объявляет другое убеждение сознательным злом» (Кюнер).
Ириней, как вскоре многие великоцерковные авторы, атакует прежде всего гностицизм, одного из опаснейших врагов христианства. Он представлял еще более жесткий, еще более пессимистичный дуализм, был явно старше, если даже его происхождение темно и многое до сих пор оспаривается. Но распространился он ошеломляюще быстро и в приводящем в замешательство многообразии. И так как при этом многое было заимствовано и из христианской традиции, церковь считала гностицизм в целом христианской ересью и боролась с ним, не сумев, правда, «обратить» ни одного — единственного главу гностических школ и сект. Некоторые же гностики в силу личного превосходства, отмечает католик Эрхард, действовали «на членов христианской общины магически» Католицизм же, начиная примерно с 400 г, систематически уничтожал богатую литературу этой религии. Даже в XX-м столетии (когда в 1945–1946 гг. в Наг-Хаммади, Северный Египет, обнаружили целую гностическую библиотеку) со стороны клерикалов шла клевета в адрес гностицизма — «просочившийся яд», «ядовиты очаги», которые были «уничтожены» (Баус).
Ириней бичует «химеры» гностиков, «коварство их обмана и зло их заблуждений». Он обзывает их «шутами и пустыми софистами», людьми, которые «дали волю безумию», «неотвратимо спятили». Да, этот святой, «едва ли достаточно высоко» (Камелот) оцененный в своем значении для теологии и церкви, в своем главном труде причитает по поводу болезни «еретиков». Однако «Она уходит когда-нибудь, с трудом и с каждым воплем и криком боли» Особенно клеймит отец церкви гедонизм своих противников Маркосианы, продвинувшиеся вплоть до долины Роны, где Ириней с ними познакомился, говорят, охотно обольщали знатных и богатых женщин (которые, конечно, католикам тоже всегда были милее чем оедные) Верно, некоторые гностики были распутниками, другие — суровыми аскетами. Но Ириней снова и снова настаивает на их нецеломудрии «Самые изощренные», — утверждает он, — делают «все запретное без
