Да я и не отказывалась. Напротив, мой организм требовал себя немедленно накормить. Это чувство еще более обострилось при созерцании тарелки-ракушки.
Вместе со звоном вилок и ножей засвиристел бойковский сотовый. По мере разговора лицо Гены становилось все серьезней и озабоченней. У меня возникло ощущение, что праздник окончен и ужин тоже.
Последней его фразой было: «Ждите меня, я через час буду в гостинице».
Я вопросительно посмотрела на Бойкова. Было ясно, что у него крупные неприятности. Гена несколько секунд молчал, после чего медленно и тихо заговорил:
— В 18. 40 взорвался твой номер. Взрыв произошел, как только Андрей переступил порог комнаты.
— С Андреем что?
— От Андрея осталось очень немного. Взрыв был очень точного и короткого радиуса действия. То есть пострадала дверь, порог и тот, кто туда наступил. Пластиковые косяки оплавились. Тань, по-моему, там ждали тебя. Зачем ты переехала?
— Думаю, что, не поменяй я номер, взрыв все равно произошел бы. И наверняка раньше. Я тебе отвечу на все вопросы, но только завтра, — проговорила я спокойным, но непреклонным голосом и мягче продолжила: — Понимаешь, я в этой истории еще не до конца разобралась.
Дальнейшее мы обсуждали уже при выходе из ресторана. Я чуть помогла Гене поставить паруса, и мы быстро отчалили в сторону «Жемчужного».
Обратный путь мы проделали в угнетенном молчании. Я все время вспоминала Андрея в роли моего наставника и тренера при обращении с парусами. Бойков целиком ушел в себя. Было видно, что с таким ударом ему нелегко справиться.
У гостиницы нас ждали. Здесь были и растерянная Светлана Ивановна, и испуганная тетя Настя, и молчаливые друзья Бойкова.
Тетя Настя кинулась ко мне:
— Ой жива, здоровинька, ой напугала ты меня, дивчина. А то ж гутарят, что в сорок втором жилец взорвалси, да ищо мужик! Я аж онимила, який такий мужик, когда вчираси же мы с тобой вси вещи перенесли? Ой я натерпилась-то. Ну, слава богу, жива-здорова!
Светлана Ивановна была в полном недоумении. Она обратилась к Бойкову:
— Геннадий Александрович! Сколько лет здесь работаю, но такого кошмара никогда не было. Что делать теперь? Постояльцы в панике. С третьего этажа вообще все срочно разъезжаться стали. Так и останемся в сезон без отдыхающих.
Бойков, не останавливаясь, направился к месту взрыва. На ходу он обратился к рослому светловолосому мужчине:
— Что за бомба?
— Пластиковая, крепилась с внутренней стороны двери. Срабатывала на размыкание. Бомба сама по себе достаточно профессионального класса. А установить ее мог любой школьник. Единственное: при использовании подобного рода взрывателей требуется точный расчет. А расчет простой — чем больше тротила, тем мощнее взрыв. В данном случае взрыв направленный — на входящего.
Заговорил Геннадий:
— Родственникам сообщили?
— Да, Сергей к родителям поехал. Ребята все в шоке.
— Найти бы этого «школьника» и повесить за уши на елку на всю оставшуюся жизнь. Артем, давай так. Бери этого деятеля на себя. Хочешь — через милицию или через своих. Завтра созвонимся.
Все это время я молча соображала. Когда заминировали дверь? Я была твердо уверена, что свидетелей моего ночного переезда, кроме тети Насти, не было. Утром никто еще не знал о моем перемещении. То есть входящей-выходящей меня никто не видел.
Еще вариант — побывать в моем прежнем номере и убедиться, что я там больше не живу. Практика открывания дверей отмычками мне хорошо знакома — сама использую по мере надобности. Но, опять же, нужно узнать новый номер. Самое разумное и, наверное, единственное объяснение — тетя Настя. Как говорится, язык и до Киева доведет, а уж болтушка тетя Настя еще дальше…
Наконец мы дошли до места взрыва. Дверной проем светился большой дырой. Все вокруг было забрызгано ошметками штукатурки, оплавившегося пластика и обуглившейся древесины. Посреди места трагедии зияли огромные черные пятна. Вполне возможно, что эти последние, все, что осталось от нашего боцмана. Зрелище было отвратительное. Я представила, что в шесть сорок пять работники «Скорой помощи» могли соскребать с этого потемневшего пола Таню Иванову. Меня чуть не стошнило.
Милиция, видно, находилась на этаже давно. Опрос всех свидетелей был окончен, и оставался, пожалуй, последний — я. Строгий пожилой подполковник запротоколировал все мои ответы. Ознакомившись с удостоверением детектива, он попросил дать личную оценку случившемуся. Я наивно пожала плечами, изображая полную растерянность. Меня отпустили довольно быстро, и я спустилась вниз.
Хотелось вдохнуть свежего воздуха.
Постепенно стали нарастать решительность и злоба. Очень конструктивная злость. Такое состояние часто помогает в работе. Один мой знакомый следователь всегда пытался меня убедить, что слепая злость толкает на ошибки и промахи. Чушь. Может быть, со слепой злобой так оно и есть, но это уже ярость. Я говорю о профессиональной трезвой злости. Когда ты четко знаешь, чего хочешь и почему. Так и сейчас. Я хотела довести начатое дело с кассетами до конца. А теперь к нему присоединилось и мое личное…
Бойкову сейчас было не до меня, да это и к лучшему. К тому же он быстро уехал. Я снова поднялась на третий этаж и спокойно проникла во взорванный номер. Я оперативно переоделась в удобную для предстоящей работы одежду. На мне были джинсы, куртка, мягкие кроссовки и кемпель с длинным козырьком. Такой козырек мог достаточно хорошо скрыть лицо от любопытных окружающих. Нужные мне вещи я очень быстро упаковала в свою дорожную сумку. После чего постаралась незамеченной выскользнуть из гостиницы.
У входа в здание, из которого я выходила, сидела на лавочке печальная тетя Настя. Взгляд бессменной дежурной был грустно-отрешенным, и я надеялась незаметно пройти мимо нее. Не удалось. Как бы опомнившись от тяжелого сна, Анастасия Наумовна (именно так ее и звали) заговорила со мной:
— Да що ито, ну все несчастия нам на голови пали! А, Таничка? Що за напасти! На Свиточку прям глядить страшно — побелела вся. Да гди ж это видано, щоб на женщину стоко горя пало? Не далее как вчерась, постой… какой вчерась — сигодня инспекция приходила, как ее там, милиция, или полиция, нервы трепали. Электричества у нас, видите ли, много нагорает. Що там у них, не знаю, то ли себестоимость, затраты какие-то. А уж нонешний взрыв — уму непостижимо! Бандитство какое-то.
— Милиции вы сказали про инспекцию?
— А як же, казала, казала.
— И что за полиция такая?
— Да счетчики им, видите ли, не ндравются. Он меня аж запужал, прям, гутарит, що штрафы огромадные сделают, а то и вообще передадут в ведение кого-то другого.
— А когда ушли эти налоговщики, не знаете?
— Вот уж не можу сказать. Но в три часа их точно не было. Я днем бельем занималась, а апосля трех с этажа ни на шаг.
— Подожди, подожди, теть Насть, давай подробно. Кого и когда ты встретила?
— Подожжи, дай припомнить-то. Ты же в час уихала, так? Ну так мы с тобой распрощались, и я пошла белье принимать у прачки. Сегодня ж четвирг, вот, стало быть, смена белья. Потом я пришла за бумагами, сразу не взяла — пришлось вертаться. А на этаже этот, с бородой.
— А кроме бороды, что запомнили?
— Да за такой бородой и не разглядеть ничего, не борода, а помело. Вся такая торчит в разные стороны и цвета непонятного, прям рыжая какая-то, да что рыжая — красная. Я аж напугалась. И очки на ем черные. Вот… только борода да очки. И, кажется, портфель, как его… гладкий такой…
— «Дипломат»?
— Ну, в точности, он, «дипломат».
