искажённым лицом, что почти всегда и делается рок-исполнителями.
В этом плане примечательно именно хищное происхождение многих «искусств». Граффити – некогда уличные банды так метили свои границы. Сейчас курс граффити читается в Германии в Берлинском университете. Рэп – происходит от рифмованных перебранок на улицах гетто в городах США. Теперь – это повальное и пагубное, типа наркотика, увлечение молодёжи.
Человеку, уже погрязшему в потреблении продукции подобного «сильного» искусства, трудно, а подчас и невозможно отказаться от этой пагубы. Это объясняется тем, что искусство является средством возвращения психики к более ранним и, следовательно, более биологически детерминированным уровням её функционирования. В наибольшей степени сказанное относится к музыке. Поэзия и живопись воздействует более опосредованно. Кино же как-то смыкается с ними всеми, и сравнимо с неочищенными наркотиками, но кино имеется в виду сильное: с мурашками по коже или невольными слезами у зрителя. Именно поэтому действительно патологических привыканий насчитывается лишь два: меломания и киномания. Страсть к театру лишь частично, но тоже вписывается сюда. Балетомания патологична в другом плане, она ближе к бисексуальному (и гомосексуальному) стриптизу.
Музыкальные переживания действительно поначалу восстанавливают душевное равновесие на более «примитивном уровне», приносят облегчение от напряжения, вызванного глубинными страхами и всевозможными фрустрациями. Естественно, что привыкнув к подобной душевной терапии, отказаться от неё будет очень трудно.
Но давая такие совершенно верные психорегулятивные интерпретации сущности музыки, психологи (чаще всего – это суттесторы) совершенно не объясняют причин возникновения в сознании людей подобных глубинных фрустраций и страхов. А именно это является главным вопросом, и к ним суггесторы имеют прямое отношение. Всё это вписывается в общую схему: калечить – лечить – опять калечить и т.д.
Точно так же действуют западные медики, они видят в больном человеке лишь клиента, с которого можно (и нужно! – это закон джунглей) тянуть деньги. Наш хирург Ринат Акчурин как-то в США принял участие в операции и увидел её откровенную ненужность. Он обратил на это внимание американских коллег, подумав, что произошла какая-то ошибка. Но те на него зашикали: «Молчи! Это – не пациент! Это – денежный мешок!».
Как ни удивительно, спасают общее положение в искусстве не кто иные, как халтурщики и бесталанные творцы. Поэтому вред искусства в указанной схеме не имеет губительной амплитуды, но и пользы от него не так уж чтобы много: большинство спектаклей и мелодий воспринимаются как несерьёзные, что абсолютно соответствует истинному положению дел. В итоге, «страховочная сетка халтурности» и «лонжа несерьёзности» делают канатоходца больше похожим на «шутейного» висельника, чем на циркового артиста со смертельным номером. Если бы отношение к искусству было более серьёзным, то и количество пострадавших, покалеченных – жертв искусства – возросло неимоверно.
Красота музыкального произведения сама по себе ни в коем случае не может считаться первопричиной душевного катарсиса (очищения) и наслаждения. Она не имеет самостоятельной ценности и существует лишь в контексте той или иной культуры. Ни одна из практикующихся в мире музыкальных гамм не опирается на реальные прообразы и не обладает какимлибо психологическим преимуществом перед другими. Все народы используют свои собственные напевы, ритмы и мелодии, взаимно кажущиеся представителям других культур смешными, некрасивыми (неэстетичными). в лучшем случае – равноправными или приемлемыми, но экзотичными. То же самое существует и во взаимодействии различных языков. Музыкальные звуки, созданные человеком, как и звуки фонетические, усваиваются во взаимном общении, закрепляются традициями. Поэтому и выдерживаемый певцом тон является в высшей степени чем-то искусственным и не имеет аналогов ни в природе, ни даже в человеческой речи. за исключением, возможно, эмоциональных криков от боли, ужаса или победного клича торжествующего убийцы. Здесь имеется аналогия с самим искусством – его искусственность, а также уникальность, «местечковость» его созданий.
Другими словами, искусство имеет сугубо человеческое предназначение. к тому же оно оказывает временное и узконаправленное воздействие. Произведения искусства, например, не могут быть расшифрованы иным, не человеческим разумным сознанием, да и маловероятно, чтобы это какому-то «иному» потребовалось. В случае гибели человечества, если бы им заинтересовались обитатели внеземных миров, то дойдя в своём исследовании до произведений искусства, они наверняка прекратили бы свои археологические раскопки и изыскания.
Так что надо смириться с тем, что ценность Великого (Блатного) Искусства имеет сугубо локально земной, во всех смыслах «камерный», характер. А ценность эта, в свою очередь, в «глобально- финансовом» плане сопоставима с раковинами, имеющими хождение на островах Южных морей Тихого Океана в качестве денег, в сравнении с финансовыми треволнениями транснациональных компаний и Международного Валютного Фонда. Любое, самое великолепное полотно гениального художника есть лишь набор цветных пятен на плоскости, и нужно многие годы наблюдать «общечеловеческие» панорамы, полностью втянуться, «интегрироваться» в них, чтобы усмотреть на картине нечто значимое и красивое.
В человеке всё должно быть прекрасно
О танцах, балете в том числе, как об искусстве, в традиционном классическом плане говорить вообще не приходится, это скорее обычная работа профессионального спортсмена или циркача – антиподиста, эквилибриста или жонглёра. Циркачам даже неизмеримо сложнее и опаснее, сравнить хотя бы мужественное сальто-мортале воздушного гимнаста и вычурный «раздедюх» (pas de deux) балеруна- педераста. Статус искусства, творчества здесь возникает лишь «со стороны» зрителя, и теоретически (да и реально) точно так же возможно любоваться работой токаря или краснодеревщика, землепашца или сталевара.
Сюда же можно отнести, с весьма небольшой натяжкой, и музыкальное исполнительство. Достаточно примера Мстислава Ростроповича, почитаемого гением всё тем же «богоизбранным» мировым жюри. Один из его самых «виртуозных» номеров – это выход на сцену голым, лишь в балетной пачке, и виртуозная игра на виолончели в таком мерзком виде, что может говорить только о его сексуальной извращённости. Конечно же, именно в таком «творческом неглиже» Ростроповичу наиболее пристало бы выступать по НТВ и рассуждать о российских проблемах, тогда бы наш зритель его лучше понял. «В человеке всё должно быть красиво». На «гениального» же маэстро жутко смотреть. Почему бы ему не выправить зубы и хоть както не улучшить дикцию? Или денег жалко на ортодонта и логопеда?
Было когда-то у демократов в ходу «благое пожелание»: «перестройка должна быть с лицом Ростроповича», – что-то типа перефразированного затасканного лозунга о «социализме с человеческим лицом». Сейчас оно так и получилось, накаркали, – «перестройка» оказалась на самом деле именно с таковым обличьем и дикцией того же плана. Так, на российском телевидении уже практически не осталось дикторов и ведущих программ, которые бы не грассировали и имели бы несемитскую внешность.
Спортсмен-стрелок использует глазомер, остроту зрения и талант замирать в неудобной позе, сдерживать дыхание, и к тому же выполнять при этом тончайшее движение указательным пальцем руки,
