приближаются к австрийской границе. У Хедьшалома — настоящее столпотворение. Клаксоны, крики, очумевшая полиция, много телеоператоров.
В кармане у Ивана — две тысячи долларов. Это деньги за советское кольцо с бриллиантом, которое удалось продать венгерской секретарше МОПа Монике.
Он, как бы лучше выразиться, плохо ориентируется в ситуации. Смотрит сквозь темные очки на разлегшихся по обочинам гэдээровцев: у них затрапезный соцблоковский вид. У самого странное ощущение, будто он перелезает через забор. Не ободрать бы задницу!
Он видит выражение лица Даймона, иронически прищуренное. Англичан вообще понять сложно. Даймон смотрит на беженцев, саркастически ухмыляется: «Как эти немцы полюбили свободу!»
— Типично британская германофобия, — думает Иван.
Их останавливают в пяти километрах от австрийской границы на КПП. Два венгерских пограничника освещают салон фонариками. Документы Ивана в порядке, но машину дальше не пропускают.
Он хлопает себя по лбу: свободный выезд — только для немцев! У жены и ребенка нет визы на Запад. Его трехмесячная виза сработает, но всех троих не пустят через границу. Выходит, легальный путь не годится. Придется идти полями. А если мины?
Они сидят с Даймоном на обочине, курят, угрюмо смотрят на поток «Трабантов» и «Вартбургов», который движется в сторону Никельсдорфа. Порывистые шквалы ветра, белые облачка в ясном сентябрьском небе. Для них этот путь закрыт.
Даймон говорит: «Можно попытаться по южному отрезку венгерско-австрийской границы. Я делал оттуда репортаж, там, кажется, нет мин и самострельных установок… Но семью лучше оставить».
Иван говорит жене: «Я вышлю приглашение из Австрии, мы скоро увидимся!» Они обнимаются на прощание, он целует дочку. Жена, малышка с куклой «Барби», телевизор «Грюндик» и целый отрезок жизни остаются позади — в машине Даймона.
Иван бредет через поле к лесу. В ложбине течет река, он идет вдоль берега. Заболочено, кроссовки намокают.
Как показал на карте Даймон, идти надо шесть-семь километров, потом свернуть налево. Иван подходит к проволочному заграждению: проволока перерезана, трава вытоптана, как будто пробежало стадо бизонов. Пограничников не видно.
На этом месте стояла мощная сигнализация. Ее убрали летом — как жест венгерской доброй воли.
Опять забрел в болото, еле выбрался, изменил направление. Пока выбирался, потерял карту. Полное топографическое недоразумение.
Темнеет, надо ждать утра. Он ложится под деревом на опушке непролазного леса. Вспоминает, что такие леса растут лишь там, где установлен железный занавес: в Восточной Германии, в Корее, в Финляндии и здесь. Ждет рассвета, смотрит на звезды. Укутывается курткой, засыпает.
Утро, туман рассеивается. Перед ним большая казарма. Венгерские пограничники спокойно курят, не обращают на него внимания. Даже собаки не лают. Где же граница?
И тут раздается гудок паровоза. На горизонте — поезд, который пыхтя уходит в сторону Австрии. Так он снова обретает ориентир.
Иван обходит казарму стороной, в поле стоят высокие смотровые вышки. На них никого не видно. Кажется, границу никто не охраняет.
В нескольких метрах от него вырастает кабан. Иван видит его красноватые злые глазки, черную щетину. Оба напуганы: кабан разворачивается и бежит в сторону Венгрии, а он бежит на Запад.
Пробегает нейтральную полосу, оставляя следы на бороненной земляной дорожке. Перед ним — невысокий забор с обрушенной секцией, через которую несложно перелезть.
— Гэдээровцы опять за нас поработали, — думает Иван.
Он проходит это препятствие, оборачивается и видит: пограничный столб, на одной стрелке — Н — Hungaria, а на другой стороне — А — Ашта. До него доходит, что ост-блок остался позади. Идет по полю дальше. Первый австриец, которого Иван встречает — старик в тирольской шляпе, он косит траву и смотрит на него с понимающей улыбкой. Иван спрашивает: «Oesterreich?» — «Ja, freili», — отвечает старик.
И вот он в Австрии. Деревня Никельсдорф. Не верится, что в Австрии. Мигают огоньки полицейских машин. Он в Австрии! Его не останавливают. Иван садится на рейсовый автобус и едет в Вену.
Описать его состояние? Не стоит. Видимо, это и не нужно. Железный занавес пробит. Что дальше? Дорога в Вену. Аккуратные австрийские домики. Проплывают виноградники австро-венгерской империи. Пригород Вены — Мёдлинг. Прибыли!
Вена встретила его мелким дождичком. Острый шпиль Штефансдома, яркие огни Ринга. Зрачки расширяются: он не верит, что вырвался. Но это так.
Поиски истины
Ноябрь 1989-го. Иван два месяца в Вене. Снимает комнату у эмигрантов из СССР и постепенно проедает две тысячи долларов, прихваченные из Будапешта. Ждет жену с дочкой. Направил им через знакомого австрийца приглашение и ждет. Он ищет работу, рассылает десятки резюме.
Время тянется невыносимо долго. Он бредет по Рингу. Подмигивают огоньки пип-шоу и секс-шопов. Без женщины уже давно. В дверном проеме бардачка стоит турчанка, насурьмленные глаза, сигаретка во рту. Она высовывает кончик языка, зазывно шевелит. Иван возбужден. В тревожном состоянии возвращается домой.
Вена — веселый город. Но не для тех, кто ограничен в средствах. Ивану скучно. Может быть, поможет эзотерика? Сколько раз, ненастными московскими вечерами он зачитывался бессмертными трудами классиков научного ясновидения.
Иван вспоминает: зимний вечер, читальня в центре Москвы. Он сидит над статьей — о социально- экономическом развитии какой-то там далекой азиатской страны… ему очень, очень неинтересно, не хочется листать ооновскую статистику. Он достает из портфеля перепечатку на ксероксе: опус Гурджиева. Начинает читать. Идея его захватывает.
В другой раз он достает перепечатку Штейнера. Все эти книги за небольшие деньги ксерятся в Библиотеке иностранной литературы. Любители эзотерических наук спечатывают там страницы, тома. Иван — не исключение. Мир новых понятий завораживает его. Теория перевоплощений, судеб народов, влияния Луны на Землю. И в этом темном, отгороженном советском существовании он очень, очень надеется на чудо.
Иван помнит чувство восхищения и ужаса, когда поздним декабрьским вечером 1980 года в Библиотеке иностранной литературы он читает «Четвертый путь» Успенского и доходит до места, где говорится честно и откровенно: после смерти все души отлетают на Луну и там служат пищей для растущей прожорливой планеты. Ему страшно от этой мысли, он выходит на Котельническую набережную: мерцает огнями сталинская высотка, хрустит снежок, а он ищет три копейки на трамвай и затем — пятак на метро. Всю дорогу до дома думает о ненасытной, прожорливой Луне.
Этот момент поиска важен, очень важен. Жизнь в Совке не дает никакого метафизического выхода. Мертвящая пропаганда — в официальной сфере. А в частной — бесконечные интеллигентские беседы на кухнях, с куревом и водкой. Пустая болтовня, которая кончается в основном одним — манией величия или белой горячкой.
Он поддается на эти метафизические приманки, уходит в поиск. И обсуждает тему бессмертия в пьяных беседах на дачах и на кухнях, в пригородных электричках.
Сосед Павел, известный оккультист, все время бубнит об «эгрегоре» и коллективной карме. Павел считает, что Сталин был связан с группами Гурджиева и потому был безошибочен в отборе средств борьбы.
Павел: «Кто лучше Сталина понимал практическую эзотерику? Мы — ученики Гурджиевых-Успенских. Мы — твердые последователи Штейнеров и Блаватских, мы ищем нового Сталина, потому что вопрос учителя — это вопрос жизнеустройства».
