Семьдесят две секунды до Прокола.
Ли стоит все так же неподвижно, уронив руки, уткнув подбородок в грудь. Горе девушки вполне правдиво. Валентин видит его, душа Ли для него прозрачна. Нет в ней никаких ловушек, никакого смертельного подвоха. Может ли исполнительница приговора не знать своего задания? Может ли не ведать о наличии оружия, которое разнесет в прах и ее? Если бы Ли была фанатичкой-смертницей, Валентин знал бы об этом…
…Трудно выдержать. Больно. Недаром слово «жалость» одного корня с 'жало'…
Так, значит, опасения напрасны? И Уве не погиб, а, осмотрев руины Вольной Деревни к оставив другу знак «восьмерки», решил почему-то остаться на Вальхалле? Что делать? Остаться тоже? Продолжить поиск? Невозможно, его ждут… Выполнить хотя бы просьбу Ли? Снять на мгновение кокон?
Словно подломились у нее колени, девушка обхватила невидимую выпуклость защиты Валентина, прильнула к ней впалой щекой… Что-то кукольное почудилось разведчику в этом движении. Что-то мертвенно-механическое.
Нет уж! Пусть посчитают его бездушным, но кокона Валентин не снимет. Это даже не биосвязь, а нечто наследственное, завещанное теми самыми предками, что на коне, с копьем да саблей выходили отражать набеги коварных степняков. Уве прошлого не любил, закрывал глаза и затыкал уши на сеансах восстановленной истории. И потому оказался беззащитен. А его, Валентина, голос пращуров предупреждал: не рви с прошлым! Смотри в оба, пригодится!
Он, Лобанов, видел разные эпохи. Он отлично знает, как, скажем, в конце двадцатого столетия в звуконепроницаемых стерильных боксах шпионских служб — о, эти аккуратные особнячки в воротниках газонов! — гипнотизеры наращивали агентам личность — личину. Никакой 'интенсивный допрос' не выдавил бы из двухслойной памяти настоящую программу агента. Задание. Наверху мог быть слой дружелюбия, верности, влюбленности, чего угодно. Человек вел себя вполне искренне, он ничего не знал о нижнем слое, пока тот не начинал 'работать'.
Наследство, завещанное 'Стальному ветру' отставными офицерами спецслужб из числа миллионерских телохранителей, было употреблено для борьбы с землянами, умеющими читать мысли…
Все! Живой, сознательной Ли больше нет. Включился нижний слой.
Валентин торопил мгновения, как никогда в жизни. Ему хотелось накрепко, по-детски зажмуриться. Только бы не видеть сосредоточенную, без кровинки в лице, со сжатыми в ниточку губами стеклянноглазую Ли, которая методично пинает ногами и рвет ногтями непроходимый воздух.
На мгновение Лобанова охватила громадная беспричинная радость. Словно опять стал ребенком и впервые прикрепил к груди диск антиграва, и вдруг начал, зажмурившись и крича во всю глотку, падать в небо.
XIX
Серебряная крылатая женщина стояла на коричневой шкуре гигантского трутовика. В настоящий момент гриб служил столом. Алия, в одних узеньких плавках, оседлала изогнутый ствол дерева; Валентин полулежал на пружинистом и толстом, как матрац, слое сизого моха, скрывавшем корни.
— Я искренне сочувствую тебе, Валечка! — сказала начальница Станции, подставляя то одно, то другое плечо искусственному солнцу. — Если бы я могла хоть чем-нибудь возместить твою потерю… Ты ведь не пойдешь на стирание памяти?
— Нет, я хочу о нем помнить, — сказал Валентин столь неприязненно, что Алия поспешила сменить тему.
— Что бы ты предложил колонии Вальхаллы? Общее возвращение на Землю?
— Конечно. Ведь это так естественно! Тут нам будет легко вернуть к нормальной жизни трутней, дать настоящее дело бродягам-интеллигентам. Мы на них не будем давить, дадим статус самоуправляемой территории: постепенно увидят, чьи порядки лучше, кто живет более полноценно, они или мы!..
— Это естественно для нас, но не для твоего клана! — уточнила Алия.
— Что же ты предлагаешь?
— Предлагать будешь ты, Валечка. А я только поставлю вопрос перед Советом координаторов.
— Хорошо, — сказал Лобанов после небольшой паузы; ему пришлось отогнать двух любопытных сапфировых стрекоз величиной с голубя. — Я вижу такой выход. Наладить постоянную связь между Землей и Вальхаллой. Смогли же какие-то гении пятьсот лет назад, сможем в конце концов и мы… Где-то там, на Южном Роге, где у них стояла раньше Вольная Деревня, надо основать нормальное земное поселение — с учебным ашрамом, с регенераторной клиникой, развлекательным центром и прочим. И пусть приходят кто хочет. Каждому — жилище и работу; но, конечно, никаких каст. Будь ты тряпичник, будь ты излеченный трутень — ты равен в правах любому «отцу», хоть бы и сверхдостойному.
— Клан начнет бойню, будет истреблять всех, кто пожелает уйти! — предупредила Алия.
— Ну мы их защитим!..
— Как? С оружием в руках? Не имеем права, друг мой. Все эти романы о смелых земных агентах, которых внедряли в средневековое или фашистское общество на других планетах, чтобы изменить там жизнь к лучшему, — сказки, и только сказки… Принцип самоопределения каждой нации, каждой общественной группы был священным для нас на Земле — и останется таковым применительно к Вальхалле. Начав с убеждения, мы непременно начнем палить от бедра. Озвереем сами, сломаем хребет чужой истории. Значит, нельзя и начинать. Надо сразу закрыть вопрос об этом, как неэтичный…
— Спасибо за лекцию, — церемонно склонил голову Лобанов. — Но ты согласна хотя бы с тем, что необходимо вытащить остатки этих бедняг из Улья и навеки выключить его?! Когда меня просили об этом патриархи, я отказал: но теперь вижу, что иного выхода нет…
Чуть подумав, Алия грациозно кивнула:
— Да. Это как помощь утопающим при кораблекрушении. А вот с остальными проблемами — все намного серьезнее и сложнее.
ЧАСТЬ 2
ПРИНЦИП НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА
I
Прежде чем сказать последние напутственные слова, Валентин Лобанов отошел к окну, выглянул наружу. Вид, которым он ежедневно любовался вот уже три месяца, просто не мог прискучить. Просторный амфитеатр бухты, застроенный с тропической белизной и воздушностью; шапки цветущих рощ, пальмовый караул набережной, а за ним — слепящее сетью бликов, густо-синее безбрежье. Все объято ленивой предвечерней неподвижностью жаркого дня.
Сильнее, чем прежде, резнуло сердечной болью недоброе предчувствие. Двадцать лет назад проводил он в этот мир единственного друга, Уве Бьернсона; сегодня… Нет. Нельзя поддаваться настроению. Надо выдержать до конца, таковы условия игры — условия, известные сейчас, пожалуй, лишь ему, Лобанову…
Волевым нажимом подавив тревогу, успокоив железы и нервы, Валентин обернулся к двоим, сидевшим у чайного столика. Вот они, последние выпускники школы, еще не получившие назначения: Войцех Голембиовский и Пауль Ляхович.
Что сказать напоследок? Сильное, проникновенное — такое, что не было бы сказано за месяцы учебы? Много-много дней подряд этих двоих и еще двадцать девять человек, в основном бывших трутней,
