…Профессионал от дилетанта отличается не навыками и не умением. Не тем, что у одного оружие пристреляно, а другой берется за него впервые. И вовсе не тем, что один убивает хладнокровно, а другой — волнуясь. Волноваться может и матерый, все зависит от обстоятельств. И не количеством трупов на личном счету.
Профессионал — это человек другой породы. Это концентрация воли к достижению цели. Это отсутствие сомнений, правильно ли он поступает. Это желание, ставшее стилем жизни, манерой поведения.
Как тогда сказала Ольга Николаевна о Когте? «Для него, кроме его желаний, ничего в мире не существует». Это и есть квалификационный признак профессионала.
Вот Сапер, например. Он мог бы убить сотню людей, если бы это ему было необходимо. Но он никогда бы не стал профессионалом. Вместе с желанием убить он всегда бы ощущал отсутствие такого желания. Амбивалентность — то есть двойственность переживания — смерть для профессионала. Если ты не ощущаешь желания нажать на курок первым, именно ты и будешь первым убит.
То же самое с желанием остаться в живых. В живых остается только тот, кто очень хочет жить. Очень. Больше, чем все, кто его окружает. Больше, чем те, кто не думает о смерти.
А воскресным днем в городке аттракционов тарасовской Зоны отдыха имени Короленко о смерти не думал никто. Никто, кроме меня.
Даже те пятнадцать опытных оперативников, что рассосались по всей аттракционной площадке, думали о поимке Когтя, а не о своей возможной смерти. Они стояли в очереди за билетами, катались на качелях, пили пиво и пепси, знакомились с какими-то дамочками, может быть тоже оперативницами, и время от времени вскользь поглядывали на мою лавочку, на которой я сидела уже полчаса, все больше мрачнея с каждой минутой.
Конечно, я постаралась преобразиться как только было можно. Я разукрасила себя так, что сама с трудом узнала себя в зеркале, а на голове соорудила такое, что Киреев долго удивленно меня рассматривал, но промолчал. Все-таки не виделись мы с ним порядочно.
Своим удивленным взглядом он здорово подпортил мне настроение. Не буду же я ему объяснять, что оказалась визуально знакома с Когтем при обстоятельствах, которые ему знать ни к чему.
К тому же он чуть не допустил непростительный для профессионала промах. Распределяя оперативников, он вознамерился было поставить своих людей вместо машинистов на аттракционах, совершенно упустив из виду, что Коготь местный, вырос в этом парке и всех этих пожилых алкоголиков знал, как родных.
Этим он меня окончательно разнервировал. Пришлось на него наорать в присутствии подчиненных и тем самым и ему подпортить нервы.
Но подействовало. Славка всегда был несколько прямолинеен. Не только в делах. И в более тонких отношениях тоже. Из-за чего мы с ним и расстались.
И вот я уже тридцать пять минут сидела на лавочке у карусели, на самой жаре, а Коготь все не подходил. Вернее, он и не сумел бы ко мне подойти, все оперативники знали его в лицо, да и на его накачанную фигуру трудно было бы не обратить внимания.
Сложность операции заключалась в том, что вокруг было полно детей. С мамашами, бабушками и просто детей, без никого. Они бегали по площадке от одного аттракциона к другому, сновали под ногами у оперативников, толпились у киосков с мороженым. От них рябило в глазах и звенело в ушах.
Я их сейчас ненавидела лютой ненавистью и вполне разделяла мнение одного из героев Хармса: дети, они гораздо хуже покойников. Беспокойнее. Напустить бы на них столбняк. Хотя бы на оставшиеся от назначенных Когтем две минуты.
Дети, они вообще о смерти не знают. И именно поэтому — идеальное прикрытие для Когтя.
Прошло тридцать девять минут. Когтя не было.
Сейчас закончится сороковая. И что дальше?
Сороковая…
Колесо!
…Сообразили мы с Киреевым, наверное, одновременно. Стоило мне вспомнить свое наблюдение за когтевским домом, верхний этаж которого, кстати, с моей лавочки было прекрасно видно, когда я за два часа сделала пять кругов на «Колесе обозрения», как оперативники пришли в какое-то упорядоченное движение.
Я только захлопнула открытый было рот и прилипла к своей лавочке. Массовые батальные сцены это не мой профиль. Мне лучше остаться «в тени». Хотя какая уж тут тень, на таком солнцепеке.
Они все медленно, но очень целенаправленно двигались к посадочной площадке «Колеса обозрения».
Одновременно число детей в городке аттракционов начало на глазах сокращаться.
Я не сразу сообразила, что руководили этим процессом те дамочки, с которыми заигрывали оперативники. Одна из них увела группу детей, человек пятнадцать, в комнату смеха, другая усадила столько же в две весельные лодки и скрылась за небольшим островком. Еще одна организовала какие-то «догонялки» и решила их устроить в густых кустах за качелями. Группа пацанов ринулась за ней и исчезла в этих зарослях. Обе мороженщицы покатили свои лотки к выходу, увлекая за собой две порядочные очереди.
Площадка фактически опустела. Лишь те, кто был на аттракционах, продолжали качаться, кружиться, вертеться…
На самом колесе народу было немного, торчать сорок минут на жаре не всем нравится. К тому же Кирееву удалось заранее блокировать посадку и на пяти подряд кабинах-платформах никого не было, кроме одной, неизвестно как просочившейся парочки, явно поднимавшейся с целью вдоволь поцеловаться на высоте птичьего полета. Они были уже на высоте трех метров.
И тут Коготь не выдержал.
Он, конечно, тоже отметил движение мужчин к себе, а детей — от себя. И расценил это вполне адекватно.
Это захват.
Как и до меня тогда, до него слишком поздно дошло, что «Колесо» — прекрасное место для наблюдения, но с точки зрения возможности скрыться — это ловушка.
Он знал, что те, которые будут его брать, стрелять могут только в крайнем случае, а то и вовсе не могут — кругом были люди.
Не дожидаясь, когда его платформа коснется земли, он спрыгнул примерно с двух метров высоты на посадочную площадку.
Два ближних оперативника сейчас же резко пошли на сближение.
Залпом с двух рук он уложил обоих. Остальные укрылись кто где.
Коготь был еще свободен, но окружен. Он понял, что единственная возможность вырваться — заложники.
И тут Киреев обыграл его чисто, по-гроссмейстерски. Он истошно, как-то даже по-бабьи закричал поднявшейся уже метра на четыре парочке: «Прыгайте, идиоты!»
У Когтя был один путь за заложниками — вверх.
Если бы он кинулся назад, к опускающейся стороне колеса, ему удалось бы захватить пожилую дамочку, оплывшую на сиденье, бледную, прижавшую руки к груди и дышащую широко раскрытым ртом. Я метров с пятидесяти поставила диагноз — сердечный приступ.
Но Коготь купился на сыгранную Киреевым истерику и ринулся на поднимающуюся сторону, к молодой парочке, оцепеневшей на своей платформе.
Перепугавшийся насмерть парень все же сообразил, чем это грозит ему и его девушке, оторвал ее руки от поручня и столкнул ее вниз. А следом прыгнул и сам. Пролетев метров пять, они шлепнулись на заросший травой дерн. Их тут же утащили куда-то под посадочную площадку.
Остальное было делом техники. Аттракционной.
На две-три секунды, пока Коготь карабкался с одной платформы на другую, колесо слегка увеличило вращение, и, когда он поднялся на только что опустевшую платформу, высота была уже метров восемь- девять. Причем внизу, под ним, был уже не дерн, а прутья ограды парка.
