И любо то было объяснение Самуилу и Степану. Пришли они в Урюпинскую станицу вечером в субботу; в церкви шла вечерня, и как стал поп возносить в ектениях титул государя по положенной форме, и Самуил со Степаном не выдержали. «Мерзко им было слышать то, и они стали харкать и плевать», то же делали на заутрени и часах, и поспешили уйти из этой станицы.
В Тепикинской станице путники познакомились с иконописцем, казаком Афанасьевым. Самуил занялся у него тканьем, а Степан пошел у казаков работать из поденной платы; ночевали же они вместе на майдане; здесь по вечерам разъясняли некоторым казакам и бурлакам, что царствует ныне антихрист. Слушали их «препростые» люди с верою и умилением, и только однажды один из них заметил проповедникам: «Кому бы не служить, лишь бы нас жаловали!..»
В Тепикинской станице Самуил, к великому своему сожалению, должен был расстаться со спутником: Степан сильно заболел и боялся умереть в «мирских домах». Выморков купил ему лодочку, написал подорожную от имени игумена Иосафа в другой монастырь, а иконник Афанасьев дал грамотку, благодаря которой больной мог найти себе приют у одного «трудника», спасавшегося где-то на берегу Дона, в пустыни.
6
С отъездом верного сопутника и друга Самуил вдруг изменяется в образе мыслей своих об антихристе. Причиною тому было то, что новый знакомый его, иконник Афанасьев, первый взял на себя труд разъяснить молодому монаху его заблуждение.
Задумался Самуил, взял Пролог, стал читать с обычным вниманием. «Сумнительство» его стало мало-помалу рассеиваться. «Буди так, — думал монах, — все то это хорошо, только противно мне брадобритие и что все то творят не против старопечатных книг…»
Тем не менее на Самуила произвели сильное впечатление объяснения иконника; повел он с ним разговоры многие, а все-то те разговоры были, как он сам потом рассказывал, про его императорское величество. Афанасьев развивал доказательства тому, что Петр никак не может быть антихристом. К сожалению, беседы эти не дошли до нас. Как бы то ни было, но толкования Афанасьева произвели на необыкновенно восприимчивую натуру Самуила самое сильное впечатление; достал он вскоре после того Соборник, прочитал в нем со вниманием некую повесть и обрадовался, и как сам впоследствии времени рассказывал, «прежнюю хулу свою на государя и вполовине страшился принять, и о прежних хулах искренно соболезновал».
Разбитый в доводах своих об антихристе, Самуил встретил зато в той же казачьей станице единомыслие по вопросу о крестном знамении. Один казак на толки Самуила по сему предмету заметил: «Был я в полону у турок и ушел от них на Кубань, и на Кубани есть два монастыря, и там мне один начальной (человек) о кресте казал книгу, и против той книги по перстам мне рассказывал: в трех перстах замыкается сатана; не крестись так, живи у нас, мы — благодарим Бога — живем хорошо… Я остаться не согласился. И как придешь домой, приказывал мне тот же начальной, к попу не ходи, насадит (он) тебе тридевять бесов, ты и в год не отмолишь…»
Но знакомый уже нам иконник Афанасьев, казак вполне православный, совершенно чуждый раскольничьих мнений, услыша от Самуила «сумнительство его о крестном знамении», стал спорить с ним по этому пункту; он повел речь про Никона патриарха да про воронежского архиерея Митрофана… «А того Митрофана, — говорил Афанасьев, — государь сам погребал, и они крестились первыми тремя персты, уж- то и Богу приятно, потому ныне и мощи их нетленны…» И много, и долго говорил еще казак-иконник, и Самуил поверил его доводам, «замерзелое свое сомнение все отложил и стал крест полагать во образ пресвятыя Троицы первыми тремя персты…»
С «отверстыми очами» на все свои заблуждения шел Самуил из Тепикинской станицы в Островскую. Здесь жил родной брат его, у которого он и остановился. К брату хаживал поп станицы, отец Григорий; познакомился он с Самуилом и разговорились.
«Заезжал ко мне, — сообщил отец Григорий, — недавно в гости поп из Царицына, или из Карамышенки; заезжал он с игуменом Спасскаго монастыря, что на Усть-Медведице, и сказывал мне: прислан-де указ из синода, чтобы служить на опресноке. Бог знает, — добавил отец Григорий, — как тут быть? Отложить, што ли, (дожидаться?) покамест что будет?… А мне и во сне виделось: пришел ко мне в церковь некакой господин, будто со опресноком, и будто ж прилучился тут к служению Спасский игумен, да распопинский поп Павел, и я, да приноситель тот, кому-то молвили: «Сотвори волю цареву!» И они будто на том опресноке и служили, и причащались, но я не причащался, и то вылил…»
Фантастический рассказ отца Григорья «не соблазнил», однако, на этот раз молодого монаха; в книге «Увет духовный», которая попалась ему в Островской станице под руку, Выморков нашел много «примеров» против раскольничьих заблуждений, и той книге поверил, и укрепился.
Прошло три месяца с тех пор, как Самуил стал искать «спасения души» в бродяжничестве по казацким станицам. Теперь, когда голова его прояснилась, он, весь отдаваясь новым идеям, стал подумывать о возвращении в среду монастырской братии; но, страшась наказания за самовольную отлучку, Самуил отправился сначала в Мигулинский монастырь, где в келье дяди своего родного, инквизитора Никодима, провел почти четыре месяца, по конец января 1724 года, занимаясь чтением тех книг, какие разыскал в дядином чулане. Особенно благотворно на него воздействовало внимательное чтение «Соборнаго деяния бывшаго в Киеве, на еретика монаха армянина Мартина». Все прежние сомнения молодого подвижника о крестном знамении рассеялись; в других книгах, в Соборнике и проч. он нашел подтверждение доводов иконника Афанасьева, и конец концов всего этого было то, чо Самуил, отдавшись, с обычным ему увлечением, новому направлению своих мыслей, с великою ревностью и желанием стал ходить в церковь, каялся о мимошедшем неведении, о том, что в церковь не хаживал и хулы испущал мерзкие на императора словом, умом и помышлением…
20 января 1724 года Самуил оставил Мигулинский монастырь; в Спасской обители он провел затем три дня и прочитал здесь «Пращицу» против раскольников, соч. епископа Питирима Нижегородского. Эта книга еще более рассеяла туман, наполнявший голову молодого человека. Первый порыв его был разыскать друга своего Степана, некогда введенного им в заблуждение, и отвратить его от прежних мнений. С этой целью Самуил стал расспрашивать монаха Спасского монастыря Иоиля: не слыхал ли он про того «трудника», у которого живет Степан? Оказалось, что Иоиль знает урочище, где спасается «трудник», потому к нему много ходит народу, и Самуил стал умолять Иоиля, чтоб он передал от него Степану просьбу: «Все сумнение свое отложить, послушаться его и возвратиться в свой монастырь».
Последний поступок как нельзя лучше обрисовывает пред нами Самуила. Это — весь увлечение, очень часто ошибочное, но всегда искреннее… Всякой идее, охватившей его голову, всякой идее, выработанной в его голове чтением ли, беседой ли с людьми, которым он почему-либо доверял, он предается со всей страстью, спешит ее передать другим, осуществляет ее на деле, жертвует для нее всеми благами своей жизни, смело идет навстречу всяким лишениям и бедствиям и так же круто, горячо, искренно оставляет свои заблуждения, когда разумное слово или дельная книга указывает ему их…
Так и теперь: знает он очень хорошо, что с возвращением его в Трегуляевский монастырь он неминуемо подвергнется по меньшей мере нещадному наказанию «шелепами» и аресту на цепи, что для него гораздо было бы безопаснее ходить по казачьим станицам либо пробраться дальше, в горы, — но он убедился, что душевное спасение вполне возможно получить и в стенах того монастыря, откуда он бежал, что царствие антихриста еще не настало, что безбоязненно может ходить в церковь и с брадобритыми, что, наконец, в трех первых перстах, складываемых для крестного знамения, вовсе не сидит сатана, — а потому и спешит возвратиться в свою обитель.
На обратном пути в Тамбов (Самуил возвращался казачьими городками) наш молодой подвижник везде и всем старается, «елико сила его постигла», всех от «сумнительств» отговорить и «сумнительства» исправить.
В марте 1724 года Самуил вернулся в Трегуляевский монастырь и первое, что поспешил сделать, — это разубедить тех монахов, которые, слыша иногда его хулы на Петра I, втайне, как казалось ему, уверовали в справедливость его учения об антихристе.
