бы и нет?
* * * Тысяча девятьсот семьдесят второй. Выходит, она умерла, когда я еще жила в Англии. Не помню, как это случилось, и не помню, чтобы мне об этом рассказывали. А дед умер тремя годами позже.
Ветрено здесь. Восточные ветры. Интересно, они когда-нибудь унимаются, бывает тут когда-нибудь тихо? Может, глубокой ночью? Впрочем, тишины уже нигде не сыщешь, а уж в этой стране и подавно. Гул машин доносится даже сюда, на кладбище. Наверное, где-то рядом шоссе. Ветер шумит в деревьях — так печально. Невольно задумаешься о вечности. Так же шумит неумолимо уходящее время, и его не остановить.
За могилами ухаживают, это видно. Трава подстрижена. Кто-то за ними присматривает. Правда, цветов не положили. Завтра куплю и привезу. А вот на этой свежие цветы. Нарциссы, ярко-желтые. Кто-то позаботился. Интересно, для кого они, эти нарциссы…
О нет. He-em…
Розамонд. Октябрь прошлого года. Полгода назад. Всего-то! Я опоздала всего на полгода! Но почему она лежит здесь? Значит, она вернулась? Вернулась в свои любимые места.
О боже. Ну почему я не приехала раньше! Одно только слово, одно-два слова. Как это было бы важно. И для нее, и для меня.
Шаги. Кто-то идет.
Мужчина. Улыбается приветливо. Воротничок-ошейник. Викарий. Явно настроен поговорить. Вот-вот о чем-нибудь спросит. Обернись. Нацепи улыбку. Соберись.
— Позвольте спросить, вы знали Розамонд?
Письмо от Tea пришло в конце марта с утренней почтой. Из отцовской пристройки звуковым фоном доносились хорошо поставленные радиоголоса, но больше тишину в доме ничто не нарушало, и лязг почтового ящика прозвучал с неожиданностью взрыва. Джилл подошла к двери, зажав половинку тоста между испачканными маслом пальцами; в привычном ворохе банковских уведомлений и счетов за мобильную связь она сразу углядела письмо. Голубоватый конверт, надписанный корявым, чуть ли не детским почерком. Толстый конверт: судя по всему, в него вложили листов пять, если не больше.
Джилл удивилась, что письмо пришло так скоро. Всего неделю назад ей позвонил преподобный Тоун о поразительным, но долгожданным известием: промозглым будним днем он шел домой через кладбище и столкнулся там с высокой, худой, изможденной с виду женщиной лет шестидесяти. Похоже, жизнь ее потрепала. Она стояла у могилы Розамонд и горестно смотрела на надгробие. Викарий разговорился с ней — беседа получилась отрывистой и неловкой, однако преподобный выяснил, что перед ним не кто иная, как Tea, дочь Беатрикс, недавно возвратившаяся в Англию после многолетнего пребывания за границей. Тоун зазвал ее к себе, напоил чаем и рассказал все, что знал о тяжелой болезни и смерти Розамонд. Tea слушала очень внимательно — завороженно даже, а услыхав, что Джилл назначена исполнителем последней воли Розамонд, поинтересовалась, как ее можно найти.
— Я не осмелился дать ей ваш телефон, — сказал викарий. — Но взял ее адрес. Хотите, я вам его продиктую? Ей не терпится с вами связаться.
Джилл написала Tea на следующий же день; рассказала о кассетах, которые она прослушала вместе с дочерьми (правда, умолчала о том, чем они заканчиваются), и посетовала, что до сих пор не сумела разыскать Имоджин. Но теперь, с появлением Tea, Джилл имеет все основания надеяться на успешное завершение поисков.
Свалив остальную почту на рабочий стол в кухне, Джилл уселась читать письмо. Солнце сверкало на домашней утвари, на неубранной после завтрака посуде, преломившиеся лучи проворно набрасывались на стеклянные панели теплицы, устроенной за кухонным окном. На траве перед домом толстым слоем лежала белая искристая роса, весеннее утро упорно отказывалось баловать теплом. Джилл собиралась принять душ и одеться потеплее, но решила, что с этим можно подождать. Ножом для масла она вскрыла конверт и принялась читать, жадно глотая строчку за строчкой.
Спасибо (так начала Tea) за Ваше очень подробное и милое письмо.
Я была рада узнать, что портрет Имоджин сохранился. Мне бы хотелось взглянуть на него, если позволите, в любое удобное для Вас время.
Известие о пленках, оставленных Розамонд, меня потрясло. Если Вы их прослушали, значит, теперь Вы все знаете. Разве что в письме Вы спрашиваете об Имоджин. Что ж, хотя бы с этим я могу Вам помочь.
Постараюсь быть краткой. Но сначала, пожалуй, расскажу о моей жизни — с того момента, когда мы с Розамонд поссорились и прекратили общаться.
Освободившись из тюрьмы, я совершила огромную ошибку, выйдя замуж за очень жестокого и властного человека. Звали его Дерек Рамси, и прожила я с ним около десяти лет. Он увидел в газете мою фотографию, сделанную во время следствия, и написал мне в тюрьму. Рамси принадлежал к небольшому и довольно эксцентричному ответвлению мормонской церкви, и моя история задела какие-то струны в его душе. Он напридумывал кучу теорий, почему я так поступила с Имоджин, но все они сводились к одному: в девочку вселился Сатана, поэтому то, что с ней произошло, — своего рода наказание, которое она заслужила. Я тогда пребывала в беспросветном отчаянии, меня угнетало чувство вины, оттого, наверное, мне удалось убедить себя в правоте Рамси. Его злобные чудовищные вымыслы позволили мне перевести дух, и, думаю, только благодаря этому я смогла жить дальше.
Шли годы, и наша совместная жизнь становилась все невыносимее. Искра независимости, человечности, должно быть, всегда тлела во мне, и пусть медленно, но она разгорелась и в конце концов обратилась в пламя. Я бросила мужа и больше никогда с ним не встречалась.
Все это время меня держало на плаву жгучее, всепоглощающее желание снова увидеть Имоджин. Когда я ушла от Рамси, ей исполнилось шестнадцать лет. Я не хотела врываться в ее новую жизнь. Я лишь хотела посмотреть на нее — как ей живется, счастлива ли она?
Когда-то Розамонд дала мне адрес ее новой семьи, туда я и отправилась. Выяснилось, что они давно переехали, но, к счастью, новые жильцы знали куда — в Торонто.
Я сочла это добрым знаком. Моя мать тоже перебралась в Канаду, и, хотя я много лет ничего о ней не слышала, я все же подумывала навестить ее. Казалось, сама судьба (не Бог — в него я больше не верила) настойчиво тычет пальцем в Канаду и велит мне ехать туда. Я взяла билет на самолет и улетела.
Прибыв в Торонто, я поселилась в мотеле на окраине города, а уже на следующий день взяла машину напрокат и поехала в пригород, где жила семья Имоджин. Я припарковалась прямо напротив их дома. Конечно, это было рискованно, ведь мне было запрещено не только видеться, но даже приближаться к дочери. Было воскресное утро. Я простояла перед их домом несколько часов, пока наконец они все не вышли и не сели в машину. Вы наверняка помните, что я не видела мою дочь с тех пор, как ей исполнилось три года, и я боялась, что не узнаю ее. Но белая трость послужила отличной наводкой! Впрочем, и без трости для слепых в ее руке я бы ни на секунду не усомнилась: это Имоджин. Она выросла высокой и красивой, светлые волосы были подстрижены в каре, и двигалась она очень непринужденно. Там было еще двое детей — два мальчика помладше — и большой коричневый ирландский терьер, вокруг которого они все страшно суетились. Нетрудно было догадаться, что эта семья живет дружно и счастливо.
