затрещала гнилая фанера.
— Нет. Но я займусь им сама. А этот, — она похлопала меня по плечу, — это мой друг. Понял?
— Ясн’, — ответил он без особой радости и прошлепал к краю платформы, туда, где крепились болты. Дергая за натянутые струны, он принялся передавать сообщение тем, кто находился внизу.
Подобно огромному крысиному лабиринту далеко под нами раскинулся Ночной Город. Он был окутан мраком, лишь в крохотных квадратиках окон тускло мерцали свечи, да изредка выступали из тьмы площадки, освещенные фонарями на батарейках и карбидными лампами. Я представил себе стариков, коротающих время за бесконечной партией в домино: они лениво постукивают костяшками, а сверху им на головы с мокрого стираного белья, вывешенного между фанерными лачугами, падают большие теплые капли. Затем я попытался представить того, кто сейчас терпеливо взбирается вверх, один, в темноте, в своих легоньких дзори и мерзкой туристской рубахе, вежливо улыбаясь и не спеша — да и куда спешить- то?.. И все же, как ему удалось выследить нас?
— Очень просто, — сказала Молли. — Он чует нас по запаху.
— Кур’шь?
Пес вытащил из кармана мятую пачку и, как награду, вручил мне сплющенную сигарету. Прикуривая от кухонной спички, я разглядел марку. Ихэюаньский табак. Пекинская сигаретная фабрика. Понятное дело, нитехи связаны с черным рынком. Тем временем Пес и Молли завели какой-то нескончаемый спор, который, как я понял, вертелся вокруг желания Молли воспользоваться чем-то особенным из недвижимого имущества нитехов.
— Приятель, ты, наверно, забыл, сколько я всего для вас сделала. Мне нужна Площадка. Я давно не слушала музыку.
— Ты не н’тех…
Так они препирались добрую часть километрового зигзага, по которому вел нас Пес. Идти оказалось непросто: то по узким раскачивающимся мосткам, то куда-то вверх по веревочным лестницам. Нитехи плетут свою паутину, плевками эпоксидной смолы прикрепляя свои гнезда к расползающейся ткани города — и спят там себе над бездной в веревочных гамаках… Их владения настолько условны, что порой и состоят лишь из упоров для рук и ног, выпиленных в конструкциях геодезиков.
Дохлая Площадка, сказала Молли. Поспевать за ней было непросто, особенно в этих неразношенных модных туфлях из гардероба Скоростного Эдди, которые скользили по вытертому металлу и гладкой, мокрой фанере, — и я подумал: а можно ли найти еще более гиблое место, чем это? Молли и Пес все спорили, но я догадывался, что отговорки Пса — всего лишь ритуал: она получит то, чего хочет.
Где-то там внизу, под нами, ходил кругами в своей цистерне Джонс. У бедняги как раз должна была начаться ломка. Полиция, наверное, все еще приставала к завсегдатаям «Взлетной полосы» с вопросами о Ральфи. Что он там делал? Да с кем он там был до того, как вышел на улицу? И якудза, должно быть, уже запускала свои невидимые щупальца в информационные узлы города, выискивая любую мелочь, способную навести на мой след, — банковские счета, страховки, оплаченные квитанции. У нас информационная экономика. Этому учат еще в школе. Но учителя никогда не скажут вам, что невозможно жить, передвигаться, совершать какие-либо действия, не оставляя крошечных, ничтожных на первый взгляд, но неуничтожимых следов информации о личности каждого человека. Следов, которые можно извлечь, собрать, усилить…
Но к этому времени пират уже должен был переправить нашу анонимку в сеть, откуда она прямиком попадет на комсат якудза. Послание очень простое: «Отзовите ищеек, или мы запустим вашу программу по всем каналам».
Программа… Я даже понятия не имел о ее содержимом. И до сих пор не имею. Я просто пропел свою песню, не разбирая слов. Быть может, это были данные каких-то исследований, добытые с помощью промышленного шпионажа, — обычный бизнес якудза. Чем не по-джентльменски — грабануть у «Оно- Сендаи» какую-нибудь перспективную разработку, а затем вежливо предложить ее выкупить? А если жертва упрется, в ход пойдут угрозы: или гоните монету, или ваша бесценная новинка станет достоянием гласности.
И в самом деле, почему бы им не поставить на какой-то другой номер? Разве продать украденное «Оно-Сендаи» для них менее выгодно, нежели выкопать могилу для какого-то Джонни из Переулка Торговцев Памятью?
Их программа, отправленная наземной почтой четвертого класса, была сейчас на пути в Сидней. По одному адреску, по которому я обычно отсылал письма для своих клиентов, — люди там работали надежные и, главное, они не задавали вопросов, — причем совсем незадорого. Якудза же я выслал программу не целиком, а лишь небольшую часть второй копии — ровно столько, чтобы они убедились в ее подлинности. А поверх затертого куска я записал свое послание.
Боль в кисти не проходила. Мне хотелось остановиться, лечь и уснуть. Я знал: еще немного, и я потеряю чувство реальности, свалюсь без сил — и уж тогда-то эти черные остроносые туфли, которые я купил, чтобы сыграть роль Эдди Бакса, потеряют опору и мигом доставят меня вниз, в Ночной Город. Но перед мысленным взором все время стоял он — тот, что шел за нами следом: от него, как от дешевой религиозной голограммы, исходило сияние, а увеличенный чип на гавайке напоминал снимок приговоренного к ядерной смерти города, сделанный со спутника-шпиона.
И поэтому я продолжал идти за Молли и Псом через небеса нитехов, кое-как сколоченные из всякого хлама, от которого отвернулся даже Ночной Город.
Дохлая Площадка — квадрат восемь на восемь метров. Словно какой-нибудь великан, натянув на стальных канатах свалку металлолома, подвесил ее в пустоте. Она скрежетала при малейшем движении, а двигалась она постоянно, раскачиваясь и подпрыгивая, пока собравшиеся нитехи рассаживались на окружавшем ее фанерном карнизе. Дерево от старости серебрилось, поверхность карниза, отполированная за долгие годы, сплошь пестрела от вырезанных имен, угроз и признаний в любви. Тросы, удерживавшие Площадку на весу, терялись во тьме за пределами ослепительно-белого сияния двух древних прожекторных рам, подвешенных сверху.
Девушка с зубами как у Пса неожиданно выпрыгнула на Площадку и встала на четвереньки. На грудях ее были вытатуированы спирали цвета индиго. Она быстро добежала до края и с громким хохотом вцепилась в парня, который пил из литровой фляги какую-то темную жидкость.
Похоже, мода у нитехов и состояла-то в основном из татуировок да шрамов. Ну и, конечно, зубов. Электричество, которое они воровали для освещения Дохлой Площадки, казалось исключением из их эстетики, сделанным во имя… чего? Ритуала, спорта, искусства? Точно сказать я не мог, но видел, что Площадка — это нечто особенное. И, судя по всему, каждое поколение нитехов вносило в нее что-то свое.
Я все еще прятал под курткой бесполезный обрез. Патронов в нем больше не было, но твердость приклада, упиравшегося в мой бок, действовала успокаивающе. И тут до меня наконец дошло, что я до сих пор не имею ни малейшего представления о том, что здесь на самом деле происходит — или может произойти. Но это было в духе всей моей предыдущей игры, потому что большую часть жизни я был лишь слепым сосудом, который чужие люди наполняли чужими знаниями, а затем выкачивали их обратно, — и я послушно выплескивал из себя искусственные слова, никогда не понимая их смысла. Одним словом, очень техничный парень. Уж будьте уверены.
А затем я заметил, какими тихими сделались вдруг нитехи.
Он стоял на границе света и тьмы, с невозмутимым спокойствием туриста рассматривая Площадку и толпу нитехов, замерших на галерке. И когда наши взгляды встретились и мы сразу же узнали друг друга, вдруг словно что-то щелкнуло в моей памяти. Я вспомнил Париж: длинные электрические «мерседесы», как блуждающие оранжереи скользящие сквозь дождь к Нотр-Дам, а за стеклами японские лица, и сотни объективов «никои», и из каждого слепо тянущийся к свету цветок из хрусталя и стали. И в самой глубине его глаз — когда наши взгляды встретились — я увидел те же, что и тогда, жужжащие затворы фотообъективов.
Я оглянулся в поисках Молли, но она куда-то исчезла.
Нитехи молча потеснились и дали ему ступить на карниз. На лице его светилась улыбка, он
