прошила его. Он повалился навзничь, согнувшись, как Шкапенко, когда тот падал в пропасть, и покатился по сильно накренившемуся полу.
Парашют отстегнулся — вероятно, пилот не успел закрепить ремень — и отлетел к стене, возле которой уже поднималась оглушенная падением Геля.
Я схватила парашют и, побив все личные рекорды скорости, закрепила его на спине. Конечно, меня учили прыгать со сверхмалых высот, но с такой высоты мне прыгать еще не приходилось. Сто метров — это наименьшая высота, с которой, как принято считать, возможно спрыгнуть без последующего смертельного исхода. А сколько тут было — точно определить не представлялось возможным, но меньше ста — это наверняка.
Метров семьдесят. А то и пятьдесят.
Я рванулась к люку, чувствуя на себе испепеляющий взгляд чеченки… но Геля не успевала за мной, в ее черных глазах вспыхнули отчаяние и злоба, и она резко подалась вперед, надеясь все-таки достать меня.
И тогда я прыгнула в раскрытый люк, в котором с пугающей быстротой — все ближе и ближе — проносились затянутые мутной пеленой заснеженные белые холмы.
Из падающего вертолета вырвался и змеистым холодом продрал меня по коже дикий вой смертельно раненой волчицы, на которую неумолимо надвигается дуло охотничьего карабина…
Земля раскрылась гибельным снежным веером, подо мной промелькнуло что-то непостижимо огромное, и я дернула за кольцо.
Возможно, это конец.
Не всем же дано прыгать со сверхмалых высот.
И тут меня накрыл грохот взрыва, и взметенная им снежная волна захлестнула меня и завертела в неразличимой мутно-белой круговерти…
— В чем дело? — заорал Базаев, когда все попытки вызвать вертолет оказались неудачны, а посланный вдогонку второй экипаж оказался бессилен найти Шумилина и его сопровождение. — Где они?
Он повернул свое обычно непроницаемо-любезное, а теперь перекошенное гневом лицо и рявкнул:
— Если что случится, ты ответишь за свою сучку!
— Мою? — пробормотал Салихов. — Да я только сегодня узнал ее имя и отчество… а фамилии так до сих пор не знаю.
— Ты нэ понимаешь, что поставлено на карту, — прошипел чеченец, — если нам удастся палучыт необходимое количество шумилинской отравы… тогда русские не посмеют и сунуться сюда, потому что все будет отравлено… отравлено только для них, но не для нас!
Салихов отшатнулся.
— Молись, чтобы все было хорошо! — процедил сквозь зубы чеченец. — Отведите его к остальным!
…Мне удалось вырваться из снежной лавины. Я отряхнулась от снега, отцепила парашют, который глубоко увяз в снегу и теперь стал чем-то вроде цепей, которыми в средневековье приковывали узника к стене.
Осталось определиться, где я. Но в любом случае мое положение было незавидным: одна, посреди враждебной, объятой пламенем войны страны. Горы напичканы боевиками, и нет надобности уточнять, как настроены они по отношению к русским.
На все про все один забитый снегом автомат «борз» с полуразряженной обоймой. И сколько мы пролетели от линии фронта — один бог знает. Быть может, сотня километров отделяет меня от спасительного блокпоста российских федеральных сил.
Да какая сотня. Что это я? Чечня — это тебе не просторы Тарасовской области. Здесь один километр может считаться за десять.
А то и за сто.
Я сделала несколько шагов по склону и только тут почувствовала на себе чей-то взгляд. Никто из оставшихся в вертолете выжить шансов не имел, и потому это мог быть только кто-то еще.
Снежный барс, живущий в этом крае смерти.
Или чеченский боевик, рядом с которым громадная горная кошка кажется невинным трехмесячным котенком, играющим на коленях хозяйки.
Я медленно, словно при покадровом воспроизведении кинопленки, обернулась.
Я ошиблась. Я дважды ошиблась. Первый раз — когда предположила, что на меня смотрит зверь или боевик, мало чем отличающийся от зверя. Разве что только в худшую сторону. А второй раз — когда подумала, что никто с падающего вертолета спастись не мог.
Потому что на меня завораживающе неподвижно смотрел Шумилин. У него в руках не было оружия, но я чувствовала, что он держит его в отведенной за спину руке.
— А я выжил, — сказал он, словно отвечая на мой безмолвный вопрос. — Сам не понимаю, как это получилось… по-моему, я упал на купол твоего парашюта.
— Значит, вы мне обязаны жизнью.
— Да, — сказал он. — Обязан. Ты… вот что. Счеты сводить будем позже, сейчас не время. Если мы наткнемся на боевиков, нам конец.
— Вы же сотрудничаете с ними, — с ядовитым сарказмом сказала я. — Вам же нечего опасаться.
— Правда? А по-вашему, я похож на чеченца? Да? Или как? Они не станут спрашивать, кто ты таков. Просто отрежут башку, и все.
— Ну да, — сказала я, — прямо как вы этим парням из спецназа. Одного я не понимаю, Виктор Сергеевич: ну разозлились вы на них, что не могли познакомиться с характером поражений на теле своего собственного сына… убитого вашим же оружием, горький парадокс, правда? Впрочем, вам повезло: где бы еще так, без отрыва от производства и не вызывая лишних вопросов, вам удалось бы осмотреть труп погибшего от ваших новоявленных вирусов, которые настроены на антипатию к русским и приязнь к лицам кавказской национальности. А Богров и Микульчик не давали вам такой возможности… так вот, я не понимаю, как вы сумели одолеть двух офицеров спецназа?
— Меня три года тренировали арабские инструкторы, — глухо ответил он. — Три года… мне надоело быть слабым. Я решил перемениться во всем.
— И это вам удалось, дорогой мой, — проговорила я. — А теперь скажите: это вы рассекретили меня и сказали Базаеву, что я агент разведки?
— Да. Я видел ваше личное дело, когда мы в свое время подбирали кадры… впрочем, какое это теперь имеет значение? Не всегда же я работал на Базаева.
— Правда?
…Они подкрались совершенно бесшумно. Быть может, в городе я бы сумела не то чтобы услышать, а скорее почувствовать их. Но тут они были в своей родной местности. Они были у себя дома и потому, как дикие звери, идеально приспособились к своей среде обитания.
Шумилин коротко взвыл и бросился бежать по склону: «гениальный ученый» понял, что этим людям нет никакого дела до того, что он знаком с полевыми командирами и общался с покойным генералом Дудаевым.
Я воспользовалась тем, что чеченцы на мгновение посмотрели в его сторону, и опрометью скатилась со склона холма в забитое снегом ущелье. А там с головой провалилась в нанесенные ветрами и обвалами сугробы.
Что-то дрогнуло в окружавшей меня снежной массе, и я поняла, что весь огромный слой снега пришел в движение. Вероятно, он лежал на самом краю ущелья, дожидаясь того момента, когда что-то нарушит его застывший в немом оцепенении стылый покой.
Этим «что-то» стала я.
Массивная лавина сорвалась вниз и, стремительно увеличивая скорость и жадно вбирая в себя все новые и новые снеговые массы, понеслась вниз.
