— Это шубинские ребята, — выдохнул он.
— Понятно. А чего хотели?
— Понятия не имею, — попытался отпереться Решетников.
— Пооткровеннее, пожалуйста, Александр Михайлович, — с легким напором попросила я.
— Ну хорошо, — он поправил ворот рубашки. — В шестом боксе у меня лежит один их дружок.
— Пулевое ранение? — подсказала я.
— Да. Пулевое ранение. Положение у него серьезное, балансирует между жизнью и смертью. Но я сделал все, что мог. А они не верят. Говорят, мол, плохо прооперировал.
— Короче, если что, хотят повесить его смерть на вас? Так что ли?
— Ну вроде того. Сказали, если он погибнет, кишки мне выпустят. А сами требуют выписывать поскорее.
— Все ясно. — Я приблизилась к кролику и ткнула его ногой в бедро. — Слушай меня внимательно. Передашь Шубину, что его человек пролежит столько, сколько положено. А если скончается, бедняга, пусть ваш босс не возникает, а не то я лично сообщу куда следует. Все запомнил?
Он замотал головой в знак согласия.
— А теперь вставайте, — продолжила я. — И выметайтесь.
Быки Шубина не заставили долго ждать. Превозмогая боль, кролик поднялся на ноги. Его примеру последовал и толстый коротышка, лишившийся зубов. Они дружно подхватили третьего незваного визитера и, как могли быстро, ретировались.
— Вы с ума сошли, Женя, — сказал Решетников. — Шубин мне этого не простит.
— А вы ничего не сделали, — успокоила я его.
Возразить Александру Михайловичу было нечего, и потому тема была автоматически закрыта.
Весь оставшийся день прошел, слава богу, без каких-либо происшествий, и часов в пять мы с Александром Михайловичем покинули клинику.
Около особняка я, как договаривались, сперва проверила все подступы, а потом позволила Александру Михайловичу покинуть салон автомобиля. Мы вошли в дом.
Оказавшись в гостиной, я осмелилась задать Решетникову бестактный вопрос.
— Скажите, Александр Михайлович, а как обедает ваша жена, когда вас нет дома?
— Я оставляю ей еду, — сообщил он.
Я расположилась в кресле, а Решетников поднялся наверх проведать супругу. Да, все-таки дома он становился совсем другим. Как знать, может, коллеги полюбили бы его, узнав об этих качествах.
Вернулся он минут через десять и сел на диван.
— Вы поедете на спектакль к Константину? — спросил меня доктор.
— А вы?
— Я нет, — вздохнул он.
— Тогда и я тоже.
— Послушайте, Женя, я не хочу, чтобы вы чувствовали себя затворницей. Поезжайте.
— Я не затворница. Это моя работа.
Александр Михайлович помолчал и продолжил уговоры:
— Поймите, дело не только в вас. Костя будет очень рад. Вы представить себе не можете, какая на самом деле он ранимая натура.
— Вы правы, — подтвердила я. — Не могу.
— Поезжайте, сделайте ему сюрприз. А я клятвенно заверяю вас, что сейчас же отправлюсь наверх и не выйду из своей комнаты до завтрашнего утра. И к окну не буду подходить и дверь никому не открою.
— Да зачем вам-то это нужно, Александр Михайлович?
— Для Кости, — честно признался он и, заметив, что я собираюсь задать вопрос, поспешил добавить: — И не спрашивайте ничего, ради бога. К делу это отношения не имеет, а к нашей давней дружбе очень даже.
Я задумалась. Если Решетников обещает в мое отсутствие вести себя примерно, то почему бы действительно не съездить. Прощупать, чем дышит господин Жемчужный, тоже будет нелишне.
— Ладно, — я поднялась с кресла. — Но вы до утра, значит, сидите в комнате.
— Да, — обрадовался он.
— Хорошо, пойдемте, я вас провожу.
Мы вместе поднялись на второй этаж и дошли до его комнаты.
— По телефону можно разговаривать? — осторожно спросил он.
— Можно, — ответила я и оставила его в одиночестве.
Для начала я совершила ритуальный вечерний обход окрестностей и, убедившись в том, что все спокойно, зашла к себе в комнату.
Рискуя опоздать к началу спектакля, должное внимание уделила своей внешности. Театр, конечно, не кино, но все же место публичное. Одевшись и накрасившись, я взглянула в зеркало. Собой осталась довольна и с хорошим настроением покинула особняк Александра Михайловича.
К театру я подъехала в пять минут седьмого, а значит, слегка припоздала. Но мне повезло. Спектакль задержался на десять минут по техническим причинам.
Безо всяких проблем меня пропустили в зал по приглашению, и я заняла место в седьмом ряду. Вся сцена прекрасно просматривалась.
Спектакль начался. Это была печальная комедия. То есть юмора было в избытке, а сама пьеса носила трагический подтекст. Эрдман был мастер такого дела. Все-таки он великий драматург.
Жемчужный играл главную роль. Подсекальникова. То есть, как оказалось, именно того самого самоубийцу, вокруг которого и разворачивалось все действо.
Костя играл потрясно. Даже я, любительница киноискусства, была сражена его актерской работой. Нельзя сказать, что другие играли хуже, — нет, весь состав был великолепен, но Костя царил на сцене. Это было что-то фантастическое.
По окончании спектакля я была, можно сказать, в шоке. Да и весь зал аплодировал в едином порыве. Жемчужного вызывали на поклон раз пятнадцать, а то и больше. Я даже испугалась, не переломится ли он пополам от столь частого сгибания. Не переломился.
Наконец занавес закрылся, и публика, шумно обсуждая спектакль и игру актеров, двинулась к выходу. Наиболее часто из их уст вылетало слово «Жемчужный».
Не знаю почему, но я даже испытала гордость оттого, что лично знакома с этим человеком.
При выходе билетерша взяла меня за руку.
— Вы Женя? — спросила она.
— Да, я.
— Зайдите, пожалуйста, за кулисы. Вас там ждут. Вот через эту дверь и направо, — доходчиво объяснила она и сразу куда-то исчезла.
Я прошла по указанному направлению и вскоре очутилась рядом с актерскими гримерками. У одной из дверей стоял Константин, все еще в костюме Подсекальникова, и улыбался мне.
— Здравствуйте, — я подошла к нему. — Это вы просили меня зайти?
— Я, — гордо сообщил он. — Я видел вас со сцены. Очень счастлив, что вы пришли. Огромное спасибо.
— Вам спасибо, — был мой ответ. — Я получила огромное удовольствие. Особенно от вашей игры.
— Бросьте, — отмахнулся он. — Обычная рутинная работа.
— Вы скромничаете.
— Нет. Нисколько. Скажу вам по секрету, я сегодня остался недоволен собой.
— Вот как?
— Да, хотя очень старался. Для вас, — он нагнулся и запечатлел поцелуй на тыльной стороне моей руки.
— Мне очень приятно.
— Знаете, зачем я хотел, чтобы вы зашли?
— Нет.
