— Инок Феофилакт объяснит Марии Николаевне, что ей делать для того, чтобы избавиться от преследования. А вас, милый доктор, я прошу пройти со мной и осмотреть нашу болезную братию: подворье-то у нас бедное, из сил выбиваемся, чтобы свести концы с концами, о здоровье своем мало печемся… Явите христианское милосердие, помогите страждущим. — Властный тон отца Амвросия не допускал возражений, и доктор в растерянности глянул на Муру.
— Идите, Клим Кириллович, с Богом, — попросила девушка, отводя взор, — доктор понял, что она хочет говорить с насельником Васильевского монастыря без свидетелей.
Когда отец Амвросий и доктор Коровкин покинули помещение, инок Феофилакт приблизился к Муре, сделал ей знак сесть на скамью и сам устроился на изрядном расстоянии.
— Милая Мария Николаевна, — тихо начал он, — отец Авель дал мне весточку: просил прибыть в столицу и помочь вам, если вы окажетесь в затруднительном положении.
— Так вас прислал сюда сам отец Авель? — удивилась Мура.
— Совершенно верно. Ему из Благозерской обители не выбраться — лед еще не растаял, весь в разломах, ни пешком, ни по воде до берега не добраться… Но между нашими монастырями налажена своя система связи — голубиная почта. Иногда выручаем друг друга. Вот ныне и я могу помочь брату своему…
— Как он? Отец Авель? — Мура слегка покраснела.
— Благодарение Господу, здоров, на святой остров духовная чума не проникает.
— Так это вы преследовали нас в городе? — внезапно догадалась Мура.
— Простите великодушно, что напугал, — повинился инок Феофилакт. — Но одному Господу известно, где моя помощь могла понадобиться. Отец Авель написал мне, что вы девушка наблюдательная, сообразительная и проницательная, и не склонная верить на слово.
Мура облегченно вздохнула. Она не ошиблась в выборе надежного укрытия для карты. Два года назад в безумные святочные дни, когда безмятежную жизнь Муромцевых и Коровкиных нарушила история с таинственным младенцем, судьба свела ее с отцом Авелем. Он обещал свое покровительство в будущем, и обещание сдержал. Она подняла синий взор на инока Феофилакта и дружески улыбнулась.
— Простите мне излишнюю суровость, хотя я знаю, что в этих стенах не бывает людей, способных причинить зло. Вам известно, что лежит в этом бауле? — Она указала на потертый баул доктора Коровкина.
— Нет, — ответил инок, — но раз вы пришли сюда, на подворье Благозерского монастыря, предполагаю — то, что там находится, необходимо спрятать.
— Вы угадали, — кивнула Мура. — Там подлинная карта Российской империи из Екатерингофского дворца, которая принадлежала императору Петру. Ее хотят уничтожить, потому что на ней написано, что Александр Македонский на Амуре закопал пищаль.
— А вместо нее повесили подделку? — Глаза инока блеснули. — Правильную карту?
— Неужели Александр Македонский действительно жил в XV веке? И император об этом знал?
— Истина смущает только предвзятые умы, — ответил инок. — Мы не всегда можем правильно судить о дне вчерашнем. Вы очень молоды и не слышали, наверное, что во времена Александра III на помойку выбросили все секретные материалы из Министерства внутренних дел. Кто может сегодня сказать, какие тайны были сокрыты в них? Так что же судить о более отдаленных временах. Почему народ называл Петра «самозванцем», «антихристом»? На чем основывался слух, что истинного царя подменили за границей?
— Но если Петр самозванец, — испуганно сказала Мура, — тогда меняется вся российская история…
— В истории Петра много загадок. — Инок смотрел на растерянную собеседницу чуть насмешливо. — Почему он истреблял старую знать? Почему его не приняли стрельцы? Почему в его окружении было так много иностранцев?
— Но Петр был великим реформатором! — возразила с горячностью бестужевская курсистка. — Историки дают ответы на все вопросы!..
— Российскую историю в XVIII веке писали немцы, у каждого из них были свои религиозные и политические мотивы, личные пристрастия. — Инок ласково улыбнулся опечаленной девушке. — Как только мы покидаем утоптанные тропы учебников, нас ожидают странные сюрпризы. Быть может, непредвзятые историки будущего сумеют разобраться в династических войнах, которые шли на Руси в XVIII веке. А пока восславим Петра Великого, основавшего славный город Санкт-Петербург на Ижорском погосте Водской пятины, в местах, где кончался путь из варяг в греки… Карта великой и позабытой страны Тартарии, наводящей ужас на всю Европу, — бесценный документ, который уцелеет благодаря вашим заботам.
Глава 29
Профессор Муромцев негодовал: он не находил смысла в том, чтобы его дочери принимали участие во встрече Вдовствующей Императрицы. Откуда такой неожиданный интерес к чуждой великосветской жизни? Что они надеются увидеть на Варшавском вокзале? Чему научиться?
Елизавета Викентьевна пыталась успокоить разбушевавшегося супруга: она не находила ничего предосудительного в том, что девочки прогуляются с Климом Кирилловичем до вокзала. И погода располагает — прозрачно-голубое небо, ласковое весеннее солнышко, теплый ветерок…
Брунгильда колебалась, Мура упорствовала, Клим Кириллович терпеливо ждал, к какому решению придет семейный совет. Как это ни странно, последнее слово сказал Модест Багулин. Страховой агент пришел к Муромцевым с коротким визитом, цель которого они не совсем поняли, но зато отметили, что вместо мерзкого розового галстука он надел не менее вызывающий желтый, украшенный все той же булавкой с портретом Петра Великого. Внимание пухленького господина было явно приковано к старшей дочери профессора, концерт которой он накануне сподобился посетить.
— Брунгильда Николаевна, — говорил полушепотом толстячок, заискивающе заглядывая снизу вверх в лицо надменной красавицы, — я потрясен вашим искусством. Вчера вечером, верите ли, придя домой, плакал как ребенок.
— Насколько я знаю, Моцарт так действует на многих, — мягко успокаивал его доктор Коровкин, — размягчает волю, вызывает слезоточивость.
— Ваше искусство — нечто совсем другое, чем музыка в «Аквариуме», — бестактность страхового агента заставила пианистку бросить на него укоряющий взор. — То есть, конечно, я сравнивать не хочу, так с языка сорвалось… Но, думаю, вам следует все-таки застраховать свою жизнь… А вдруг завистницы и конкурентки захотят вас устранить со сцены?
— Что они со мной сделают? — спросила надменно Брунгильда. — Бомбу бросят?…
— О бомбах я и слышать не хочу, — испуганно заверещал Багулин, — но глядя на вас, я вчера думал, что было бы весьма дальновидно застраховать ваши удивительные пальчики. А вдруг какой злодей толкнет вас, упадете, пальчики сломаете?
— Что вы такое говорите, Модест Макарович! — негодующе воскликнула Елизавета Викентьевна. — Нам и так ужасов хватает.
— Извините великодушно, не подумал, — повинился страховой агент, — а все от волнения беспричинного.
Узнав, что младшие Муромцевы и доктор Коровкин пребывают в раздумье, стоит ли ехать на встречу Вдовствующей Императрицы на вокзал, Багулин заявил, что был бы счастлив, если бы рядом с ним прошла живая Императрица, и предположил, что господин Формозов затратил огромные усилия, чтобы получить приглашения для барышень и доктора.
Чтобы хлопоты господина Формозова не пропали даром, Мария Николаевна и Брунгильда Николаевна в сопровождении доктора Коровкина отправились на Варшавский вокзал.
Столица встречала Марию Федоровну чудным весенним дождиком. На улицах города стоял необычно острый запах талой земли, испарений от слежавшейся прошлогодней листвы и душистого аромата набухших и кое-где уже лопнувших древесных почек. Возмужавший, теплый ветерок опьянял весенней свежестью.
