Когда судья спросил, признает ли подсудимый, что убил Анастазиуса, Селецкий не стал отпираться и сказал, что хорошо знает, какая кара ждет его по шведским законам. «Как бы велика ни была моя вина, она, однако, будет искуплена моей смертью», — добавил он.
Посовещавшись, суд вынес приговор: «Поелику русский подьячий Иван Александр Селецкий, называющий себя также Григорием Карповичем Котошихиным, сознался в том, что он 25 августа в пьяном виде заколол несколькими ударами кинжала своего хозяина Даниила Анастазиуса, вследствие чего Анастазиус спустя две недели умер, суд не может его пощадить и на основании божеских и шведских законов присуждает его к смерти. Вместе с тем суд передает это свое решение на усмотрение высшего королевского придворного суда».
Несмотря на все приложенные профессором Иэрне усилия, ему не удалось найти в архиве решения этого суда по делу Котошихина. Выяснилось, что оно сгорело во время пожара. Однако из протоколов заседания государственного совета от 21 октября 1667 года видно, что вынесенный ему смертный приговор был утвержден.
Генерал-губернатор Стокгольма оберштадтгальтер Аксель Спаррэ задал на этом заседании вопрос: когда будет казнен русский канцелярист? Ответ последовал: в среду. Государственный канцлер граф де ла Гарди спросил: где будет анатомировано тело казненного — в Стокгольме или в Упсале? Аксель Спаррэ высказал мнение, что это должен сделать в Стокгольме только что прибывший сюда из Упсалы знаменитый шведский хирург Олаф Рудбек. Против этого возразил член государственного совета Петр Браге, опасавшийся, что вся эта история вызовет недовольство в России. Ему и так уже пришлось вести нежелательные разговоры с только что прибывшим в Стокгольм русским послом Иваном Леонтьевым, узнавшим, наконец, где скрывается Котошихин, и настойчиво требовавшим его выдачи. Браге отклонил это требование под тем предлогом, что, поскольку Котошихин совершил последнее преступление в Швеции, он здесь же и должен быть наказан.
В связи с возникшими на заседаниях совета разногласиями по вопросу об анатомировании тела Котошихина, не было принято никаких решений. На следующий день, однако, при вторичном обсуждении этого вопроса Браге объявил, что, если русский посол пожелает, ему будет предоставлена возможность удостовериться в том, что приговор приведен в исполнение.
Последние известия о судьбе беглого подьячего Посольского приказа сохранились в приходо- расходной книге уже не этого приказа, а стокгольмской канцелярской коллегии за 1667 год. В ней отмечено, что в связи с казнью Селецкого причитающееся ему жалованье поступило в доход казны. Эта же канцелярская коллегия вынесла 8 ноября 1667 года решение о назначении вдове убитого толмача Анастазиуса ежегодного пособия в сумме восьмидесяти четырех с половиной риксдалеров серебром из жалованья Селецкого.
Но, кроме того, некоторые любопытные сведения о судьбе останков казненного содержатся также и в найденном профессором Соловьевым биографическом очерке о Котошихине, написанном Олафом Боргхузеном. Последний сообщает, что тело Котошихина после казни было перевезено в Упсалу и все же анатомировано там высокоученым профессором магистром Олафом Рудбеком.
«Утверждают, — заканчивает Боргхузен свое сообщение, — что кости его до сих пор хранятся в Упсале, как некий монумент, нанизанные на медные и стальные проволоки».
Во время занятий на медицинском факультете древнейшего шведского университета скелет Котошихина, его нанизанные на медные и стальные проволоки кости использовались как наглядное пособие.
Tаким образом, если бы кто-нибудь вздумал разыскивать в Швеции могилу автора сочинения «О России в царствование Алексея Михайловича», его поиски не дали бы результатов: Котошихин никогда не был погребен.
глава 5
ДЕЛА КОША ЗАПОРОЖСКОГО
«СКОПИЩЕ БЕГЛЕЦОВ»
Запорожская Сечь — эти два слова вызывают в памяти прежде всего образы бессмертной гоголевской повести «Тарас Бульба», некоторых поэм Шевченко и знаменитой картины Репина «Запорожцы пишут ответ турецкому султану».
Перед глазами встают мускулистые загорелые здоровяки, закаленные в частых схватках с турецкими разведчиками и янычарами, порой и сами своими отважными набегами тревожившие владения султана. Как и когда возникла Запорожская Сечь? Какие зарубки оставили эти смельчаки на кряжистом древе истории? Почему некогда грозная Сечь перестала существовать? Долгие годы историки не отвечали на эти вопросы. И это было не случайно.
«Скопищем беглецов» называли когда-то Запорожскую Сечь. За бурные днепровские пороги, на лесистые острова бежали от тиранов-помещиков «холопы», не пожелавшие мириться с закрепощением, с чужими порядками, вводимыми польской шляхтой в захваченных ею украинских землях. Беглецы занимались охотой и рыбной ловлей, разводили скот. Но главным их ремеслом была война — непрестанные схватки с нарушителями границ турками и крымцами, смелые вылазки на быстроходных запорожских «чайках» к турецким берегам.
Отношение Московского государства и выросшей из него Российской империи к запорожцам было двойственным. Москва рассматривала Сечь как свой сторожевой заслон на южных границах. Но постоянно бурлящая казацкая вольница, очаг часто вспыхивающих народных восстаний, была для правителей России вечным источником беспокойства. Воинственный пыл запорожцев приводил к пограничным конфликтам, вызывал осложнения в отношениях с соседними странами. С расширением и укреплением южных границ России отпала необходимость в сторожевом заслоне, и Сечь была уничтожена. Территория ее была занята регулярными войсками, укрепления срыты, жители разогнаны, плодородные земли и пастбища розданы русским дворянам. Особым указом Екатерина II объявила «к всеобщему известию», что Сечь Запорожская «в конец уже разрушена со изтреблением на будущее время и самого названия запорожских казаков».
Первые дворянские историки не торопились собирать сведения об исчезнувшем с лица земли «скопище беглецов».
Память о Сечи сохранилась только в сочиненных неизвестными авторами народных песнях. Их с любовью собирал Гоголь, приступая к созданию своего «Тараса Бульбы». Появление в печати этого произведения, несомненно, привлекло внимание к прошлому запорожцев. Но исследователи испытывали большие затруднения в розыске архивных документов.
Скудость сведений по истории Сечи иногда объясняли тем, что лихие стрелки и рубаки, с одного выстрела достававшие ястреба в небе и мгновенно срезавшие на скаку виноградную лозу, конечно, должны были презирать всякую канцелярию и плохо владели пером. Особенно редко попадались архивные документы, написанные самими сечевиками. Описание укреплений Сечи сохранилось, например, только в отчете кошевого посланца Евсевия Шашолы, затребованном в 1672 году царем Алексеем Михайловичем в связи с возникшей угрозой войны с Турцией.
«Город де Сеча, земляной вал — стоит в устьех Чертомлыка и Прогною над рекою Скарбною, — доносил Шашола царю. — В вышину тот вал шесть сажен… на валу сделаны коши деревянные и насыпаны землей. А в том городе башня, с поля мерою кругом двадцать сажен, да в той башне построены бойницы, а перед той башнею за рвом сделан земляной городок, кругом его мерою в сто сажен, а в ней окна для пушечной стрельбы. Для ходу по воду сделано на Чертомлыке и на Скарбную восемь форток (пролазов), а над теми фортками бойницы; а шириною де те фортки только одному человеку пройти с водою… А мерою же весь Сеча-город будет кругом около 900 сажен…»
Устоит ли Сечь в случае войны с Турцией и ее вассалом крымским ханом? Этот вопрос, очевидно,
