братством, в духе подвизавшихся в Западной Европе рыцарских орденов.
Но, вырвавшись из плена напыщенных фраз, сомнительных домыслов и предвзятых комментариев автора, внимательный читатель все же мог обнаружить в этой книге убедительные документы, подтверждающие, что Запорожская Сечь была незатухающим очагом освободительной борьбы.
Именно на Сечи «высыпался из мешка хмель». Бежавший из польской тюрьмы Богдан Хмельницкий был избран здесь гетманом и во главе восставших казаков начал свой победоносный поход за освобождение Украины (приведший к ее воссоединению с Россией). Здесь скрывался поднявший в 1707 году восстание казаков донской атаман Кондратий Булавин. Недаром еще французский инженер Боплан писал в своих воспоминаниях, что «казаки… больше всего дорожат своей свободой, без которой жизнь для них немыслима».
Правда, и это свидетельство можно рассматривать как стремление идеализировать Сечь. Она не была однородна. В ней существовало резкое социальное неравенство.
Запорожская беднота нередко вынуждена была наниматься на поденную работу за семь рублей в год к богатым казакам, владевшим большими земельными угодьями и стадами. Рядовым холостым казакам, «сиромахам», приходилось утешаться тем, что при перевыборах казацкой старшины, по заведенному на Сечи обычаю, сам кошевой атаман, судья, писарь и есаулы клали перед ними на землю свои шапки и знаки власти и низко кланялись «товариству». Если их выбирали вновь, то рядовые казаки, соблюдая обычай, мазали им голову землей или грязью — смотря по погоде, — чтоб не зазнавались! Но этот ритуал отнюдь не обеспечивал равенства, и внутри Сечи шла постоянная борьба.
Большинство найденных в Екатеринославе документов относилось к последнему периоду существования «вельможного Коша Запорожского», когда его атаманом был ставленник казачьей верхушки, один из самых богатых казаков, Петр Иванович Калнишевский.
По уцелевшим в архиве записям можно проследить, как этот кряжистый «Калныш» крепко держался за власть и угождал казакам-богатеям — их называли «сивоусыми», выслуживался также и перед царем. Еще будучи есаулом, во главе карательного отряда Калнишевский носился по степям и балкам, разыскивая скрывавшихся на Сечи повстанцев с Правобережной Украины — гайдамаков. Наскочив однажды, на берегу реки Буга, на замаскированное камышами укрепленное гайдамацкое гнездо, он истребил всех притаившихся в нем беглецов.
Занимая пост войскового судьи, Калнишевский не раз ездил в Москву хлопотать о возвращении запорожцам их «древних земель», частично переданных донским казакам и переселенцам из других мест. В этом и сам он был кровно заинтересован — ведь на запорожских землях паслись и его тучные табуны и стада. В 1762 году на общевойсковой раде, по предложению «сивоусых», он в первый раз был избран кошевым атаманом. У запорожцев такие дела решались просто. Шумливая «сирома» — так звали на Сечи бедняцкую часть казачества — голосовала подбрасыванием шапок — попробуй сосчитай! Через два года он снова получил атаманскую булаву, а затем его выбирали десять лет сряду, «чего до тех пор в Коше из веку веков не бывало». Но как обстояло дело в действительности, видно из сохранившихся в делах кошевого архива донесений самого Калнишевского. Как раз в 1768 году, когда запорожский гайдамак Максим Железняк поднял восстание на Правобережной Украине, вспыхнуло возмушение и на Сечи. Рядовые казаки — сиромахи захватили войсковые литавры и, барабаня по ним поленьями, подняли тревогу. Сбежавшиеся со всех куреней запорожцы овладели пушкарней, заменявшей на Сечи тюрьму, и, освободив привязанных цепями к пушкам гайдамаков, стали громить дома казачьей старшины и вообще богатых казаков, в том числе и «модные покои» — господскую рубленую хату самого Калнишевского, а также принадлежавшие ему амбары, ломившиеся от всякого добра.
В доме кошевого, как видно из составленного им самим списка понесенных убытков, перебили все стекла, хрустальную и фарфоровую посуду и даже печные изразцы, переломали дорогую мебель (одних только стульев было больше полусотни — по этой цифре можно судить о размерах его «хаты»). Изрезали ковры и выбросили из шкафов и сундуков весь его роскошный гардероб и дорогое оружие: крытые красным бархатом волчьи и лисьи шубы, расшитые кафтаны, позолоченные пояса, двадцать три пары сапог и столько же пар пистолетов, а также сабли в драгоценной оправе. Не пощадили и портрет одной весьма важной «государственной персоны». Сам кошевой схоронился на чердаке и, переодевшись там в монашескую рясу, улизнул через «верх потолошный» в заросшие камышом днепровские плавни. Просидев там до темноты, он пробрался в занятую русским гарнизоном Ново-Сеченскую крепость и донес ее коменданту секунд-майору Микульшину, что «сиромахи начали бунт для того, чтоб кошевого и старшину войсковую, нынешнюю и прежде бывшую, и достойных казаков всех побить до смерти». Вместе с секунд-майором кошевой атаман выработал хитроумный план подавления восстания: собрать в крепости всех не примкнувших к сироме казаков с атаманами и одновременно направить к восставшим одного офицера с секретным поручением предложить им выбрать другого кошевого и прекратить борьбу. Уловка удалась. Проникшему в Сечь капитану Марковичу не пришлось долго упрашивать восставших. Избрав атаманом Филиппа Федорова, сиромахи согласились «разойтись по куреням»; тогда прежний кошевой воспользовался этим для вероломного нападения на Сечь. Вызванные им «благоразумные» казаки, пустив в ход взятую из крепости артиллерию, ворвались в сечевые укрепления и стали «палыть по всем улицам и по сторонам». Теперь уже сиромахам пришлось убегать в плавни. Но при этом — как рапортовал майор Микулынин — «их было побито до смерти немалое число».
Каратели боялись сиромах даже после усмирения, поэтому они стали вести следствие не в самой Сечи, где началось возмущение, а в Новом Кодаке, под охраной ново-сеченского крепостного гарнизона. Признание одного из арестованных подтвердило, что эти опасения не были лишены оснований. Он собирался «публично застрелить из пистолета» ненавистного казакам Калнишевского.
Не посчитавшись с тем, что запорожцы выбрали другого кошевого, происходившего, впрочем, тоже из зажиточных — Филиппа Федорова, Калнишевский снова завладел атаманской булавой. В Москву же он послал секретную просьбу «держать на Запорожье не менее двух полков регулярного войска». Разбежавшиеся по приднепровским степям сиромахи еще долго не унимались. Они продолжали нападать на зимовники старшин и сивоусых. По селам, шляхам и хуторам были разосланы особые «разведные команды» с заданием «своевольников от шумств и грабительств ускромлять».
Проявленная Калнишевским твердость при подавлении восстания произвела, очевидно, впечатление в столице. Нуждаясь в помощи запорожских казаков в случае войны с Tурцией, правительство торопилось навести порядок в Сечи. Узнав, что засланным в Запорожье агентам султана не удалось склонить казаков к измене, Екатерина II поспешила в специальном послании выразить свое благоволение кошевому атаману и всему Запорожскому Войску. Уверяя запорожцев, что она считает их своими «наиусерднейшими подданными» и не сомневается в их верности, императрица обещала «при первом случае оказать им свою милость».
Подходящий случай скоро представился. В разгоревшейся в 1769 году войне с Tурцией запорожцы опять блеснули своими воинскими доблестями. Они сильно потрепали ворвавшихся в приднепровские степи крымцев и своими неустанными и смелыми набегами не давали противнику ударить в тыл русской армии, громившей врага по Дунаю и за Дунаем.
«За отлично храбрые противу неприятеля поступки и особливое к службе усердие» кошевой атаман Калнишевский и его ближайшие соратники были награждены после войны специально для них вычеканенными золотыми медалями с изображением Екатерины П.
Виднейшие военачальники граф Петр Панин, князь Прозоровский и знаменитый впоследствии фаворит Екатерины II, бывший в то время генерал-майором в первой армии, Г. А. По-
темкин, в знак своего особого уважения к Войску Запорожскому, просили записать их в любой из его куреней простыми казаками. Заявления эти особенно тщательно хранились в архиве. Кошевое начальство не рассчитывало на то, что эти «казаки» будут разделять все трудности похода вместе с сиромахами, но в столице они могли очень пригодиться.
«Милостивый батьку, Петр Иванович», — запросто называл Калнишевского будущий светлейший князь Tаврический, обращаясь с просьбой записать его рядовым товарищем — «братчиком» в казачий реестр. Зачисление было произведено по всем правилам, даже с соблюдением установившегося в «скопище беглецов» обычая — давать записавшимся в казаки новые прозвища. Клички эти выбирались чаще всего по внешним признакам: повредившего нос в драке называли, например, Перебий-нос; ходившего в рваном кафтане, через который просвечивало нагое тело, — Голопуп. Иногда в насмешку долговязому давали
