— Не закопает, — пообещала я. — Он скоро сам в карцере сидеть будет и крыши смолить.
— Так я вам и поверил! Кто ж его посадит? — пробормотал хмурый Глеб. — Пивоваров сто раз говорил, что у них все куплено. Мы что, лохи? Скажем, а потом нас найдут в посадках.
— Ты видел, как я разобралась с охранниками? — спросила я, глядя на дорогу. — Не волнуйся, и на ваше детдомовское начальство управа найдется.
— Ну не знаю, — Глеб посмотрел на своих товарищей по несчастью. — Я и Серега расскажем. Все равно за то, что сбежали, нам вилы. За остальных отвечать не могу. Маринка вон вообще, у нее чуть крыша не съехала после того, как… Ну ее там в сауну отвезли одну…
— Заткнись! — закричала истошно девчонка.
— Заткнитесь все! — рявкнула я на них. — Вы что, не хотите отомстить тем, кто над вами издевался, иначе так будет продолжаться бесконечно.
Роза обернулась со своего сиденья и обратилась к девочке:
— Успокойся, я знаю, что это невыносимо. Но ты должна держаться изо всех сил. Я сама прошла через это. Мой детдом вообще был точной копией нацистского лагеря. Это сейчас заговорили о правах человека и всяком таком. А раньше все замалчивалось. Если в персонале есть какой-нибудь садист, то держись. Он мог сделать с тобой все, что хотел.
— Правда? — прошептала пораженная девчонка.
— Зачем мне тебе врать? — ответила Роза как можно искреннее. — У тебя есть шанс остановить их. Понимаешь, Марина, ты спасешь не только себя, но и многих других.
— Я боюсь, — всхлипнула девочка.
— Здесь рядом твои друзья, — успокаивающе начала говорить Роза. — Они поддержат тебя. Вы будете держаться вместе. Никто вас не обидит.
— У меня в милиции есть свой человек. Он там большой начальник, так что защиту вам организуют, — добавила я.
Насколько хорошо детям организуют защиту, мне было неизвестно, однако если они будут молчать, то вернутся в детдом, где их точно заставят замолчать навсегда. Если же они дадут показания, то Михайловской сначала придется искать пути, как замять дело в милиции, а уж потом браться за детей. Это займет время. А время я ей предоставлять не собираюсь.
Информация о большом милицейском начальнике подействовала на детей успокаивающе. Одиннадцатилетний Славик рассказал, как его хотела усыновить российская семья. Все складывалось хорошо. Новые родители ему нравились. Дети ему завидовали. А потом его вдруг отвели в процедурную для каких-то анализов. Он там повздорил с медсестрой, толстой злой теткой, сказал ей в запале, что пожалуется на нее своему новому папе. А она ему в ответ: «Эх, дурачина, не будет у тебя никакого папы Бори. Твоим родителям сказали, что у тебя водянка мозга, которая прогрессирует, и, кроме того, скоро отнимутся почки. Узнав это, они отказались от усыновления. Через недельку тебя, голубчик, отвезут в Америку. Попробуй вякнуть только!» С расстройства Славик воткнул медсестре в зад какой-то шприц и хотел сбежать, но его поймали и запихнули в карцер.
— Вам что, действительно в карцере хлеб и воду давали? — спросила я, сворачивая с освещенного проспекта на боковую дорогу, ведущую к городской больнице.
— Если не забывали, — буркнул Глеб. — Иногда о нас забывали и мы вообще сидели голодные. Но мы привыкшие. Еда в столовой — настоящие помои. Их даже собаки не хотят есть.
Слушая его, я вспомнила свой поход в детдомовскую столовую в роли журналистки. Я шла в сопровождении Михайловской, главврача Пивоварова и начальника охраны. Повар, худой носатый мужик, показал нам кухню, где готовились блюда. На стене висело меню на этот день. Чего там только не было!
— А мне говорили, что вас чуть ли не каждый день ананасами кормят, — бросила я через плечо своим пассажирам.
— Какими ананасами! — возмутились ребята. — Да они, сволочи, все время какую-то кашу суют с недоваренной крупой, аж под зубами хрустит, и запах такой противный! Сами-то они такую еду не едят.
— Им готовят отдельно. Однажды одна воспитательница ела и читала газету. Мы ей незаметно подсунули свою кашу. Она попробовала ложку — и газету бросила, в лице изменилась. Дальше есть не стала.
Я посмотрела на Розу. Та только грустно улыбнулась и сказала:
— Мне это известно не понаслышке. Даже в советские времена еда детдомовских больше напоминала зэковскую баланду. Выкручивались как могли. Воровали, попрошайничали и тому подобное.
— Роза Аркадьевна, вы Юльку усыновите? Она нам всем задвигает, что вы ее новая мама, — поинтересовался Глеб. Роза не ответила.
В этот момент мы подъезжали к больнице. Я посмотрела на детей и сказала:
— Не забыли, что надо делать, когда вас спросят про детдом?
— Не забыли, — нестройным хором ответили дети. В их расширенных глазах читалось тревожное ожидание чего-то страшного. Глеб кашлянул и попросил сигарету.
— Обойдешься, — отрезала я и продолжила инструктаж. — Рассказывайте все, про все издевательства, побои, унижения. Чем больше вы расскажете, тем дольше будут сидеть ваши мучители. Поверьте, в тюрьме им придется ох как несладко. Расскажите про каждый ваш шрам.
— Да, у меня на затылке есть шрам, — вспомнил Славик, ощупывая голову, — воспитательница дала по башке указкой. Кровищи было!
— Вот об этом тоже расскажи, — поддакнула я, задумалась и спросила: — В детдоме же был кто-то нормальный из взрослых? Не все же были уродами и дегенератами?
— Конечно, были, — согласился Глеб.
Скопом все стали вспоминать тех, кто относился к ним по-человечески. Таковых нашлось немало, но лишь среди обслуживающего персонала. Дети считали, что все руководители детдома были сволочами.
Я записала координаты нормальных сотрудников, чтобы, если понадобится, взять у них показания.
— Ну что, готовы идти? — спросила я детей, когда инструктаж был закончен. В ответ я услышала только молчание. — Помните, что все будет хорошо, — пообещала я и вышла из машины.
За мной выбралась Роза, следом по одному дети. Для них впереди было самое трудное — выворачивать душу перед следователями, рассказывать все на суде. Но другого выхода из данной ситуации я не видела. Оставалось надеяться, что сложится все удачно и Валерий Игнатьевич меня не подведет. Он никогда меня не подводил.
Глава 8
В приемном покое городской больницы я представилась сотрудником благотворительной организации «Защита детского счастья» и потребовала, чтобы врачи немедленно зафиксировали телесные повреждения. Вскоре подъехали парни из УВД, а мы с Бурсовой незаметно смылись.
— Вы, должно быть, не понимаете, с кем имеете дело? — втолковывала мне Роза по дороге. — Это прибыльный бизнес. Крутятся миллионы долларов! Вы ничего не сможете сделать. На нас, наверно, уже объявили охоту.
— Именно поэтому мы захватим вашего мужа и переедем в более безопасное место, — ответила я.
Прежде чем подъезжать к подъезду, я несколько раз объехала дом, проверяя наличие засады.
— Вроде тихо, — я посмотрела на Бурсову. — Когда подъедем, сначала выйду я, а потом по моему сигналу вы. Идем к подъезду. Я прикрываю, первой вхожу в подъезд и проверяю. Ясно?
— Ясно, — протянула Бурсова без энтузиазма.
А я подумала, заметят ли оперативники из «Газели» Розу? У них, в микроавтобусе, поди, имеются фотографии похищенной. Что они будут делать? Поразмыслив, я протянула Бурсовой платок:
— Наденьте и прикройте лицо.
