грязная клевета и на конкретных людей — на уважаемых в городе товарищей, на депутатов, передовиков производства.
Все три письма написаны одним почерком и на одинаковых типографских бланках реестра, типовая форма № 869. Надо определить, какие организации имеют такие бланки. Сложная, долгая и кропотливая работа.
Эти бланки, объяснили Евгению Васильевичу, введены только для представления их в банк на получение кредита. А организаций, получающих кредит, очень много, несколько десятков. Установить, в какой именно взяты бланки, невероятно трудно. Однако надо искать. Это долг следователя.
За окном стало совсем темно. Повалил густой снег. Он шел напористо, тугой стеной, словно ранняя зима торопилась утвердить свое право на существование. Сквозь эту синюю пелену мелькали расплывчатые силуэты прохожих. Неожиданно улица озарилась ярким светом уличных фонарей, заискрилась, засверкала и снежная масса. Тимофеев очнулся от своих дум — звонил телефон. Он взял трубку и услышал далекий голос одного из своих помощников, следователя Минина:
— Только что прибыл с задания старшина Гайнуллин. Через час будем у вас.
Небольшого роста, коренастый, смуглый старшина появился в кабинете Тимофеева вместе с Мининым и с ходу быстро заговорил:
— Виноват, товарищ следователь, отпустил женщину. Она могла бы рассказать больше.
— Не торопитесь. Садитесь. О какой женщине вы говорите? — сказал Тимофеев. — Расскажите все по порядку. И как можно подробнее.
— Слушаюсь, — по-военному вытянулся старшина. — В то утро я немного проспал. Мать не разбудила, — он смущенно улыбнулся. — В райотдел мне нужно к восьми. Шел и, конечно, торопился. Когда проходил мимо газетной витрины, меня остановила женщина: «Товарищ милиционер, посмотрите, на витрину прилепили нехорошую бумажку». Я подошел, вижу, народ стоит, читает и возмущается.
«Безобразие, — говорил какой-то пожилой человек, — это уже не первая». Я прочел и тут же снял ее.
Старшина посмотрел на Тимофеева, виновато опустил глаза:
— Спохватился, а женщины уже нет. Кто-то сказал: «Это, наверно, тетка наклеила. Вон она бежит».
Смотрю, женщина действительно бежит к трамваю. Я за ней. Кричу ей: «Гражданочка, одну минуту!» А она такая маленькая, шустрая — раз и вскочила в трамвай. Я за свисток… Остановил трамвай, ссадил ее и говорю: «Что же это вы, уважаемая, от меня бежите?» А она в ответ чуть не плачет:
«На работу опаздываю».
После короткой паузы старшина вздохнул и, стараясь не смотреть в глаза Тимофееву, продолжал:
— Я, конечно, потребовал: объясните, говорю, кто пасквиль наклеил, а она отвечает: «Около витрины вертелся один дядька лет под пятьдесят, в телогрейке, в шапке-ушанке и в очках. Он живет, по-моему, на улице Зайни Султанова, в одноэтажном деревянном доме. У его отца моя соседка краску покупала, думаю, что это их рук дело».
Женщина стала меня просить, чтобы я ее не задерживал, и другие граждане ее поддержали, ну я и отпустил. Вот и все.
— Эту женщину вы раньше встречали?
— Нет.
— А почему же не спросили ее фамилию, где живет, где работает?
Старшина вконец смутился, встал:
— Виноват, не предполагал, что понадобится… Учту, товарищ следователь. Я ведь в милиции недавно. Только что из армии.
Не изменяя своей привычке, Евгений Васильевич пожурил старшину за недогадливость, но на полуслове вдруг умолк. Теперь, когда все как будто бы становилось на свое место, кое-что стало проясняться, он почувствовал сразу усталость, и вовсе пропало желание поучать новичка, может быть еще ни разу не видевшего в глаза серьезного преступника.
Гайнуллин стоял, низко опустив голову, и только моргал глазами. Тимофееву стало жаль этого на вид боевого парня. И, как бы извиняясь за нравоучение, он мягко сказал:
Ну ничего, старшина. Ваш рассказ имеет для следствия важное значение. Хорошо, что догадались поговорить с женщиной.
Минину Евгений Васильевич поручил выехать в райотдел милиции, связаться с участковым уполномоченным и попытаться установить тот дом, о котором говорила неизвестная женщина Гайнуллину.
Оставшись наедине, Тимофеев вновь задумался. Конечно, какая-то ниточка в его руках теперь была, но он понимал, что женщина могла и ошибиться. Она ведь ни словом ни обмолвилась о том, что сама видела, как неизвестный «дядька в очках» наклеивал листок. Она только высказала свое предположение. А насколько оно достоверно? Ну хорошо, предположим, им удастся найти человека в очках и телогрейке. А что дальше? Но другого пути пока не было. И он остановился на единственном решении — во что бы то ни стало найти этого гражданина, живущего на улице Зайни Султанова.
Докладывая о результатах проверки, Минин решительно заявил:
— Или Гайнуллин выдумал всю эту историю, или женщина наболтала. Сказка!
Тимофеев резко спросил:
— А листок, который старшина снял, тоже сказка?
— Нет, я этого не утверждаю, — замялся Минин, — но как можно кого-то подозревать, не имея на это точных данных?
Вот что удалось установить Минину в результате поисков злополучного дома, в котором должен проживать человек в очках, телогрейке и шапке-ушанке:
На улице Зайни Султанова деревянных домов было четырнадцать. В них проживало немало народу. В телогрейках и шапках-ушанках ходили многие. Участковый уполномоченный рассказал Минину чуть ли не обо всех жильцах. Чувствовалось, что младший лейтенант хорошо знает людей. В одном доме, сказал, между прочим, лейтенант, живет дряхлый старик с женой и сыном-инвалидом.
— Вы говорите так, будто у всех в гостях побывали, — заметил Минин.
— Товарищ следователь, я здесь родился и работаю уже восемь лет. Да взять хотя бы этого старика. Бедствует старичок. Увидит на улице железку, гвоздь, щепку — все подбирает. Домой несет. Ходит чуть не в лохмотьях. Дома — шаром покати. Сын его — инвалид.
— А кто из этих жильцов краску продает?
— Впервые слышу, — отвечал участковый уполномоченный.
Однако все эти сведения показались Минину столь незначительными и вовсе не имеющими отношения к делу, что он решил ничего об этом не говорить Тимофееву. Участковый уполномоченный, по его мнению, просто решил похвастать своей осведомленностью, а о деле он ничего не знал. Поэтому доводы Минина о том, что проверить показания старшины милиции невозможно, казались убедительными. И в самом деле: четырнадцать домов, в каждом несколько квартир, сотни людей. Кто из них негодяй и кляузник?
— Евгений Васильевич, — предложил Минин, — мне кажется, гораздо разумнее энергичнее повести розыск бланков реестра в организациях. Уверяю вас, версия с этим домом ничего нам не даст. Да если бы и отыскали, предположим, мы этого человека, — продолжал Минин, — каким образом мы его уличим? Следов он не оставил. Дома вряд ли что-нибудь держит уличающее. К тому же по одному подозрению обыск делать не имеем права, не разрешит нам прокурор.
Все это Тимофеев понимал и сам, но, с другой стороны, поиски злостного клеветника по бланкам реестров были делом длинным, хлопотным и, пожалуй, столь же бесперспективным.
В Госбанке удалось установить следующее положение с этими бланками реестра, типовая форма № 869. В свое время, года три тому назад, в местной типографии эти бланки были отпечатаны большим тиражом. Но потом форма таких реестров была изменена, и старыми бланками пользоваться запретили. Однако, поскольку они не являлись документами строгой отчетности, их уничтожали без специальной комиссии и без акта. А кое-где, видимо, и вообще не уничтожили.
