спальный мешок и забрался в него в одежде. Уже засыпая, слышал, как Лобсанг рассказывает Навангу о чудесных вещицах в моем багаже: фотоснаряжении, примусе. Он добавил, что я «знаменитый путешественник», побывавший в Гималаях везде, кроме Лхасы. У моих ног посапывал мальчишка.
Все дома в Тхунри обращены фасадом к югу, упираясь задними стенами в [36] усеянный камнями крутой склон. На этом склоне стоят чхортены, они обрамляют крутую тропинку, ведущую к беленным известью зданиям монастыря. Когда утром я выбрался из задымленного жилища Наванга, жители деревни — женщины, украшенные драгоценностями, и мужчины в праздничном одеянии — уже направлялись небольшими группами к монастырю.
Меня поразила элегантность детских нарядов. На девочках были шафранные шапки, украшенные бирюзой, либо серебряными шпильками (признак богатства), либо цветами. Детишки крутились вокруг чинно ступающих родителей. Я присоединился к процессии.
Половина монастыря лежала в руинах. Вначале я проник в небольшую пристройку, а затем в молитвенный зал. Четыре старика монаха усадили меня. Узнав, что я владею тибетским языком, один из монахов с маленькой козлиной бородкой и в очках с круглой металлической оправой поведал мне, что большая часть его жизни прошла в Амдо, восточном округе Тибета, в шести тысячах километрах от Заскара. Заскарцы считают, что их народ происходит оттуда, а потому некоторые молодые заскарские монахи отправляются в Амдо на учебу.
Эта связь двух отдаленных краев кажется невероятной. Чтобы добраться из одного в другой, надо идти целый год, делая по двадцать километров в день. Позже во время путешествия я неоднократно встречал монахов, долго живших в Амдо, и они мне показывали предметы культа, которые подтверждали прочные связи между этими двумя отдаленными районами тибетской культуры.
Убеждение в том, что заскарцы когда-то жили в восточной части Тибета, породило такую легенду: молодой заскарец, путешествуя по Амдо, нашел громадное озеро. Из вод его вышла прекрасная принцесса. Они полюбили друг друга и родили множество детей. Поэтому жители Амдо и заскарцы — люди «одной кости» (мы говорим: «одной крови»).
Я просидел с монахами добрых полчаса. Они сообщили мне, что монастырь Карша принадлежал буддийской секте «желтых шапок». Принадлежность жителей любой деревни к той или иной секте легко узнать по цвету шапок девочек — они либо шафранно-желтые, либо красные. Секты отличаются друг от друга некоторыми ритуалами. Но не следует думать, что эти секты враждуют друг с другом, в Заскаре они часто сосуществуют в кумирнях и общих помещениях некоторых монастырей.
Все художественные ценности монастыря Тхунри состояли из двух статуй Будды, трогательных в своей наивности, и двух религиозных картин, подвешенных к плохо обструганным столбам, поддерживающим крышу. Поскольку я всегда ощущаю неловкость в странной атмосфере буддийских святилищ, то с несказанным облегчением покинул его.
Как ни странно, но буддизм, религия веротерпимости, жалости и сострадания, имеет среди второстепенных богов ряд кровожадных [37] и жестоких полубогов и духов. Эти злокозненные божества заимствованы из индуистского пантеона и проделали в буддизме тот же путь, что и многочисленные суеверия и магические ритуалы древней шаманской религии Центральной Азии. В общем же буддисты Гималаев взяли из учения Будды лучшее — веротерпимость, доброту и умеренность.
Непоседливые по натуре, воинственные в душе и суровые по темпераменту гималайцы умеют подавлять свою импульсивность и быть добрыми и терпимыми даже по отношению к самым отталкивающим существам, будь то люди, животные или насекомые.
В Гималаях религия простыми доступными словами объясняет все природные явления — катастрофы, несчастные случаи, землетрясения и болезни. И жизнь становится более сносной, ведь всему находится свое объяснение, вполне удовлетворяющее разум человека.
Горечь, проистекающая от недовольства своей судьбой, столь характерная для человека Запада, неизвестна в Гималаях. Современный западный человек слепо верит статистике и ропщет против своей участи в случае несчастья, вместо того чтобы с улыбкой (так поступают гималайцы) принять судьбу как нечто неизбежное.
Такой духовный настрой помогает лучше понять беззаботность гималайцев по отношению к своей участи и смерти. Однажды мой друг Таши сказал: «Через девяносто девять лет все живущие сегодня умрут, так почему же следует бояться смерти?» Иными словами, смерть — естественное состояние вещей, и если ее воспринимать иначе, то человечеству придется жить в вечном страхе.
Спускаясь из монастыря, я охватил одним взглядом всю панораму деревни Тхунри. Обветшалые дома были непривлекательны. Узкие и плохо замощенные улочки петляли меж двух рядов печальных домов цвета сухой глины. Накрапывал мелкий ледяной дождик, более уместный в Бретани, чем в этой части мира. Все источало холодную меланхолию.
Вернувшись домой, я обсудил дальнейшие планы с Лобсангом и Навангом.
— Мне хочется посетить все четыре провинции Заскара. Надо побывать во всех деревнях, во всех монастырях и ознакомиться с обычаями страны.
Оба молодых человека согласно кивали головой.
— Главная проблема состоит в том, — продолжал я, — что мне нужны люди и лошади для перевозки багажа. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь из вас отправился со мной.
Я объяснил, почему меня не устраивало поведение Нордрупа: он менял свои планы ежедневно, и я не мог полностью положиться на него. Мои собеседники огорчились. Они разъяснили мне, что Нордруп был человеком слова, но товар, который он оставил после аварии грузовика, поставил его в трудное [38] положение. Они внесли ясность, рассказав о сложности его дел. Отбыв из Заскара, он взял на себя ответственность за монастырских и деревенских лошадей и обязался сделать определенные закупки. Таким образом, он оказался опутанным целой сетью обязательств, сложность которых вывела бы из строя любой компьютер. Из врожденной любезности он не мог отказать мне в помощи, но другие обязательства оказались в данный момент более важными.
Я принял их объяснения и попытался заключить с Лобсангом более прочный договор. Я хотел, чтобы он с тремя пони сопровождал меня в путешествии по Заскару. Мы договорились об общей стоимости лошадей и ежедневной оплате его услуг.
Пока мы ели незамысловатое блюдо из риса, сваренное Навангом, появилось множество жителей деревни, они бесцеремонно усаживались рядом с нами либо у двери. Мой спальный мешок вызвал одобрительные восклицания и пространные комментарии, как, впрочем, и мои кухонные принадлежности, часы, рубашка и одежда. Их утварь и одежда вызывали у меня аналогичное любопытство. Я спрашивал, как называются их одежды, сшитые из грубой шерсти, которую ткут сами жители. Узнал, что в Заскаре женщины занимаются прядением шерсти, а ткачество — профессия исключительно мужская.
Со временем мне становилось яснее, почему Заскар был очень надежно защищен от каких-либо внешних влияний. Прежде всего край лежит далеко в стороне от торговых путей и не граничит со странами более высокой цивилизации. Он не имеет никакого коммерческого и стратегического значения. Власти Кашмира послали своего представителя в Падам, центр Заскара, всего за три года до моего прибытия. Мне говорили, что бедняга вскоре сбежал в страхе перед холодами и изоляцией от остального мира в зимние месяцы. Судя по пронизывающему холоду в ночь на 28 июля, я мог представить себе заскарские зимы. Следующий представитель властей прибыл еще через два года, на этот раз был подобран более мужественный и выносливый человек.
В полдень в монастыре состоялась большая церемония благословения. Сидя на каменном троне, настоятель Карши в островерхой шапке, облаченный в просторное желтое платье, наклонял священный сосуд над головой каждого жителя деревни; затем они падали ниц, чтобы получить «благословение долгой жизни». После этого подставляли ладони, пили из них освященный чанг и получали освященный шнур, который повязывали вокруг шеи.
Женщины стояли по левую руку от ламы, а мужчины — по правую. С террасы, где я находился, толпа женщин выглядела сверкающим морем бирюзы. Я прикинул, что на их головах около полутонны драгоценных камней. И это только в одной деревне! Такого сокровища я не ожидал увидеть в одной из самых бедных и обездоленных долин Гималаев. [39]
Как завороженный, рассматривал я сотни задубелых и обожженных солнцем лиц, и каждое из них светилось энергией. Они с таким же любопытством разглядывали меня и обменивались комментариями о
