нахожусь среди паломников, спешащих в Везле или Шартр.
Люди, отдыхавшие на обочине дороги, подбадривали нас жестами и словами. Колонна паломников, двигавшихся пешком или верхом на лошадях, тянулась нескончаемой лентой.
Было за полдень, когда после четырех часов пути мы увидели Сани — его можно было издали узнать по полдюжине высоких старых деревьев, высаженных рядом с монастырем. По обе стороны святилища располагались жилые дома.
Стало ясно, что вернуться назад до наступления ночи не удастся, и я попросил Лобсанга найти комнату для ночлега, а сам отправился в монастырь.
Около монастырских зданий собралось более двух тысяч человек, а новые группы все прибывали и прибывали. Праздник совпадал с ярмаркой, где продавались и покупались лошади и жеребята.
Разряженные паломники обходили прямоугольную стену вокруг сада из старых тополей. За ней находился монастырь и две кумирни. Во дворе высился необычный чхортен с куполом в форме яйца, знаменитый чхортен Канишка. Шесть других чхортенов тянулись вдоль внешней стены, мимо которой шли паломники. Часть из них оживленно беседовала.
Целый час я наслаждался живописным зрелищем. Мне еще никогда не доводилось видеть столь своеобразную толпу. Головы женщин были унизаны драгоценностями. Радовали глаз дети. Девочки носили красные или желтые шапки (в зависимости от принадлежности к секте), украшенные цветами, среди которых изредка попадались голубые маки, сорванные на высокогорных [144] пастбищах. На мальчишках красовались величественные шапки в форме цилиндра, изготовленные из коричневого или черного бархата и расшитые серебряными нитями. Передний край этого головного убора обрезан, а по бокам края приподняты. В Ладакхе подобные шапки носят как мужчины, так и женщины, а в Заскаре их можно видеть лишь на мужчинах и мальчиках. Женщины же надевают шапки с «собачьими ушами».
Ни один западный режиссер не смог бы поставить столь яркий спектакль. Разглядывая это скопище людей, сверкающее красками, я наблюдал редчайшее зрелище, которое в нетронутом виде сохранилось лишь в Гималаях. Шерпы Непала уже отказались от своих традиционных нарядов; во многих местах происходит быстрое изменение обычаев, вызванное главным образом наплывом туристов. Видя этих пышущих здоровьем людей, я от всей души желал, чтобы Заскар отстоял свои обычаи и традиции, чтобы его жители при контакте с западным миром не отказались от своего гордого прошлого и не лишились собственного лица.
Суровая простота монастыря Сани свидетельствовала о его глубокой древности. Монастырь окружала крытая галерея, которая позволяла обойти святилище даже зимой. В нишах стен были закреплены небольшие цилиндры с текстом молитв. Они со скрипом вращались на осях, и каждый идущий мимо человек мог их прокрутить. В большом зале позади алтаря хранилось множество книг и буддийских рисунков, а стены покрыты сильно поврежденными фресками. Несколько монахов и местных должностных лиц пригласили меня отведать чанга в маленькой кумирне — крохотном помещении на втором этаже. Мне удалось ускользнуть от них, чтобы осмотреть чхортен Канишки. По словам Франке, которому рассказывали об этом чхортене, его название происходит от имени афганского князя — буддиста Канишки, жившего в I веке нашей эры, а значит, святилище воздвигли в эпоху, предшествующую вторжению в этот район тибетцев. Чхортен является предметом особого поклонения.
В монастыре есть необычно украшенная молельня, куда более любопытная, чем яйцеобразный чхортен. Одну из ее стен с нишами, где стоят небольшие статуи, украшает барельеф из обожженной глины, изображающий религиозные сцены. Эта кумирня, носящая имя Гьянчут, по легендам, имеет связь с расположенным неподалеку от монастыря полукруглым комплексом из десяти поставленных торчком камней, на которых высечена трехметровая богиня в окружении божков поменьше. Эти скульптуры были самыми прекрасными и наиболее древними из всех встреченных мной. Они свидетельствуют о том, что место, где находится монастырь Сани, считалось святым задолго до его строительства. Сани, несомненно, самый древний монастырь края. Но датировать время его закладки трудно без специальных исследований. [145]
Получив благословение в кумирне святого Наро, расположенной позади монастыря, я под дождем направился к дому, где Лобсанг оставил мой багаж. По дороге встретил молодого француза и его бельгийского друга, которые проводили меня до Тхунри. Они прожили несколько дней в этой деревне и собирались возвращаться домой тем же путем, которым пришли. От француза узнал, что швейцарские туристы из-за нехватки времени не смогли добраться до Падама и отправились обратно, не дойдя до границ Заскара. В какой-то мере я почувствовал облегчение. Массовый туризм может нанести краю непоправимый ущерб.
Лобсанг снял мне комнату в доме старосты деревни, молодого человека двадцати девяти лет. Меня вначале поразило, что, несмотря на свой возраст, он исполняет функции старосты уже в течение восьми лет. Я забыл о том, что старший сын в семье наследует после женитьбы не только достояние отца, но и его общественное положение. Познакомившись с ним поближе, узнал, что молодой староста Сани отличается большими организаторскими способностями. Помимо организации праздника ему пришлось одновременно принимать самых уважаемых монахов и размещать на ночлег полицейского офицера из Падама, индийца- сикха, тощего бородатого человека в тюрбане, чей облик никак не вязался с Заскаром. Он не знал ни заскарского, ни английского, говорил лишь на хинди, и ему для общения с местным населением был необходим переводчик. Начальник полиции Каргила дал мне письмо к нему, чем я и воспользовался, чтобы познакомиться с сикхом. Бедняга был явно подавлен ужасным климатом Заскара и очень странными местными обычаями.
Через переводчика индийский полицейский объяснил мне, что местные выборные судьи разрешали любой конфликт и ему было буквально нечего делать, за исключением прекращения редких стычек между людьми, выпившими по случаю праздника чрезмерное количество чанга. Далее он сказал, что я не смогу покинуть Заскар через один из высокогорных перевалов Гималаев, не получив разрешения тасилдара, индийского чиновника, жившего в княжеском доме в Падаме. Эта мера касалась и сопровождающих меня заскарцев. Заскарцы не имеют права пересекать границы штата Джамму и Кашмир без особого пропуска. Перейдя через Гималаи, я попадал в другой индийский штат — Химачал- Прадеш.
В тот же день у меня состоялась обстоятельная беседа о монастыре со старостой деревни.
— Это старейший монастырь в Заскаре, — сказал он мне. — Здесь бывал гуру Римпоче. Однажды ему пришлось бежать от врагов, и он перепрыгнул через вон те скалы. Великий святой, несомненно, посетил Сани. Это записано в имеющейся у нас книге.
Я попросил показать эту книгу. Молодой человек достал [146] пачку листов, отпечатанных с помощью деревянного пресса. Это была биография гуру Римпоче. Он принялся искать отрывок, посвященный монастырю Сани. В книге было около трехсот разрозненных листков, и, как обычно, нужное место найти никак не удавалось.
Молодой староста, облаченный в великолепную шубу, с полчаса листал книгу, сидя на полу в позе лотоса. Затем рядом с ним уселся приятель и взял у него часть листов, затем к ним присоединился старик и, наконец, Нордруп. Добрый час они читали книгу вслух. Я сидел в стороне, смущенный тем, что вызвал всю эту суматоху.
Вдруг молодой староста деревни испустил радостный вопль и протянул мне листки, относящиеся к Сани. К сожалению, я не умею читать по-тибетски, а потому ограничился тем, что сфотографировал текст.
Затем отправился в монастырь в сопровождении хозяина дома. Стояла великолепная погода. Впервые за несколько дней выглянуло солнце. Вереница улыбающихся паломников совершала ритуальный обход святилища. Около чхортена торговец балти разложил под навесом свои товары — спички, конфеты, стеклянные брелоки. Заскарцы практически почти не пользуются деньгами. Они покупают лишь ювелирные изделия, но и за них платят в основном скотом и зерном.
На земном шаре трудно найти край со столь замкнутой экономикой, как в Заскаре, где двенадцать тысяч жителей сами производят одежду, обувь, кормят себя, а также добывают золото, серебро и медь. Они занимаются и сбором целебных трав в почти безводных горах.
Работать восемь часов в день почти без перерыва — вещь для них немыслимая, если только в ней
