ему есть в чем сознаваться. Либо он Ваньку валяет, либо действительно не понимает, чего я от него хочу.
— Не верьте ему, — категорично заявил Эдуард Петрович. — Это он, я уверен. — Бедный журналист уже так устал жить в неведении, что готов был приписать свои страдания любому.
Я отнесла болеутоляющее Смирнову. Он жадно выпил воду, делая большие глотки, потом утерся, вернул мне пустой стакан и тихо спросил:
— Надеюсь, вы не собираетесь держать меня здесь всю ночь?
— А вы хотите, чтобы я вас домой отвезла или обратно в «Юрту»?
— Я устал и хочу спать.
Я подошла к кровати, стащила покрывало, подушку и кинула их на пол к ногам Смирнова.
— Ложитесь, Леонид Владимирович. Поговорим завтра утром.
— Ты больная, — простонал он, оттолкнув ногой предложенную подушку.
— Дело ваше, — ответила я и вышла, не закрыв за собой дверь.
Когда я заглянула в комнату минут через пять, Смирнов полулежал на полу, прислонившись к стене, и спал. Подушку он подложил под прикованную к трубе руку.
Я присоединилась к семейству Крапивиных, которые по-прежнему чаевничали на кухне.
— Что вы собираетесь делать дальше? — шепотом спросил Эдуард Петрович.
— Пока не знаю, мне надо подумать, — ответила я, наливая себе воды.
— Ой! — Мария Аркадьевна вздрогнула.
Мы с Крапивиным посмотрели на нее, а она, улыбаясь, объяснила свою реакцию:
— На мобильный телефон кто-то позвонил, он у меня на вибраторе стоит. — Растянув верхнюю пуговицу на кофте, она ухватилась за шнурок, на котором висел ее мобильник, и достала телефон.
— Кто может звонить тебе в такое время? — Удивленный Крапивин посмотрел сначала на часы, потом на супругу.
— Не знаю, — робко ответила она, протягивая трубку мужу. — Номер не определился.
— Дайте-ка мне. — Я взяла из рук Крапивиной вибрирующий мобильный телефон и посмотрела на экран. Действительно, номер не определился, вместо цифр я увидела многоточие.
— Кто это может быть? — Эдуард Петрович снова перешел на шепот.
— Хотите проверить? — Я предложила журналисту ответить звонившему.
— Нет, — он замотал головой.
— Тогда это сделаю я.
Я нажала на кнопку и поднесла трубку к уху.
— Слушаю.
— Позовите, пожалуйста, вашего мужа, — в трубке я услышала уже знакомый мужской голос. Этот голос принадлежал странному человеку, который названивал Крапивину и угрожал.
— А с кем я разговариваю? — Я знала, что не услышу правдивый ответ на свой вопрос.
— Это не имеет значения. Позовите, пожалуйста, Эдуарда Петровича.
— К сожалению, он уже спит. Перезвоните завтра. — Я быстро отключилась, а потом перевернула мобильный телефон, открыла заднюю панель и вытащила сим-карту. — Уберите это куда-нибудь. — Я протянула карту Крапивиной. — Будет лучше, если по вашему номеру нас никто не будет беспокоить.
— Это был он? — Эдуард Петрович побледнел.
— Да, но вам нечего бояться.
— Значит, он знает, где мы прячемся, — тихо сказал журналист, хватаясь за голову. — Я пропал.
— Нет, он не знает, где вас искать, если бы знал, позвонил на городской номер. Он знает только, что Мария Аркадьевна теперь с вами, и решил воспользоваться ее номером, ваш ведь по-прежнему недоступен.
— Значит, Смирнов тут ни при чем? Его придется отпустить. Но ведь он никогда не простит нам того, что мы с ним сделали, — Эдуард Петрович был на грани нервного срыва. Хватаясь за грудь, он привалился к стене и жалобно простонал: — Воды…
Мария Аркадьевна засуетилась и закудахтала:
— Кто звонил? Кого ты боишься, почему я ничего не знаю? Эдичка, миленький, потерпи.
Эдуард Петрович не реагировал на вопросы жены, он выпил воды, отдышался и только потом выступил с заявлением.
— Евгения Максимовна, надо что-то делать. Мы проверяем всех ваших подозреваемых, в результате чего наживаем себе еще больше проблем. Завтра утром надо будет позвонить Мечникову, — наставлял меня журналист, — пусть приезжает и забирает нас отсюда. Тут становится небезопасно. — Я проигнорировала его категоричный тон, предаваясь размышлениям. — И обязательно скажите Константину Афанасьевичу, чтобы он соблюдал осторожность. В дверь пусть звонит по условному сигналу. Он знает. Сначала три длинных звонка, потом два коротких.
— Что вы сказали? — спохватилась я.
— Я говорю, Мечникова надо вызывать! — Крапивин повысил голос.
— Нет, что вы сказали про условный звонок?
— Три длинных звонка, два коротких. В последнее время я открываю дверь только тем, кто звонит по условному сигналу.
— И много человек знает этот сигнал?
— Нет, только вы, Константин Афанасьевич и несколько моих сотрудников.
Я задумалась, вся эта гнусная история с одним неизвестным стала, как мозаика, собираться у меня в голове. Одно цеплялось за другое, и вскоре я была почти уверена, что знаю имя человека, который решил окончательно испортить жизнь журналисту Крапивину. Но затевать разговор сейчас, на ночь глядя, я не стала, предпочитая оставить это на утро.
— Эдуард Петрович, Мария Аркадьевна, у нас был тяжелый день. Вы устали и нуждаетесь в отдыхе. Идите лучше спать.
— Вы сделаете так, как я вам сказал? — поинтересовался журналист, который вновь почувствовал себя хозяином положения, умеющим принимать верные решения.
— Разумеется. Обещаю вам, скоро все это закончится. А теперь спать.
Я с трудом затолкала Крапивиных в комнату и выключила свет. Потом закрылась в ванной, привела себя в порядок, обработав разбитую губу, избавилась от рыжего парика и зеленых контактных линз и удалилась в комнату, которую этой ночью мне пришлось делить с Леонидом.
Утро следующего дня стало тяжелым для всех. Смирнов еще сквозь сон начал стонать от головной боли, Эдуард Петрович до трех утра разговаривал с женой, я слышала их нервный шепот и плаксивое причитание, только в начале четвертого они угомонились и заснули. Я же остаток ночи просидела в кресле, лишь изредка погружаясь в неглубокий, чуткий сон. Разбитая губа немного беспокоила, но по сравнению с головной болью Смирнова это был сущий пустяк.
В семь утра Смирнов проснулся и приветствовал меня неожиданным вопросом:
— Ты кто такая? Сколько вас тут, ядрена мать?
— Как спалось, Леонид Владимирович? — Я поняла, что без парика он меня не признал.
— Рыжую позови, — прорычал он.
— Кого позвать?
— Я говорю, рыжую позови. Глухая, что ли?
— Не надо так нервничать, Леонид Владимирович. — Я поднялась с кресла и подошла к нему поближе. — Рыжая — это я, и у меня есть имя.
— Опа. — Смирнов присвистнул. — И правда ты. Как тебе это удалось, ни за что не признал бы. Разве что по голосу. — Он дернулся. Позабыв о том, что рука его по-прежнему прикована к батарее. — Сними наручники.
— А вы будете хорошо себя вести? — с ехидной улыбкой на лице поинтересовалась я.
— Наручники сними! — повторил он свою невежливую просьбу.
— Ладно.
Я освободила своего пленника, и он поднялся с пола, кряхтя, как восьмидесятилетний старик. После сна в неудобной позе руки и ноги у него затекли.
