операцию, а донорские органы не могут ждать вечно, почка, которая предназначалась моему мужу, была отдана другому больному. Он был в ужасном состоянии, и я даже не стала ни о чем больше спрашивать. Еще некоторое время он ходил на процедуры, много гулял... Врачи рекомендовали ему чаще бывать на воздухе, и он возвращался с прогулок иногда довольно поздно. Мне даже казалось, что он использует их как предлог пореже бывать дома. Очень тяжело было нам... А потом снова случился приступ. И вот теперь он в больнице, ему делают процедуры, но, в сущности, все это бесполезно, потому что без пересадки нет никакой надежды...
Моя собеседница не выдержала и снова заплакала.
История, которую я только что выслушала, совсем в новом свете представляла это дело. Требовалось все хорошенько обдумать и сопоставить данные, уже имеющиеся у меня, с информацией, которую я получила от жены Новоселова.
Я понимала, что мне сейчас очень не помешало бы узнать, в какой больнице лежит Новоселов, но я решила не беспокоить расстроенную женщину своей назойливостью. Представив себе чувства, которые она сейчас должна испытывать, я почла за лучшее извиниться и как можно быстрее распрощаться.
В конце концов, думаю, не так уж много в нашем городе больниц, где лежат пациенты, ожидающие пересадки почки. Сумею найти и сама. Тем более что все данные интересующего меня человека известны. Гораздо важнее сейчас было определить, в какой степени этот человек может интересовать меня и стоит ли мне вообще его беспокоить.
Выйдя от жены Новоселова, я села в машину и поехала домой.
Итак, догадки мои оказались верны, и Шульцман действительно расплатился со своим донором не деньгами, а картиной, украденной из музея. Точнее, рисунком. Впрочем, думаю, по стоимости этот рисунок любой картине фору даст. Хотя, с другой стороны, если речь идет о жизни и смерти... Почему бы Новоселову не поступить, к примеру, так же, как в свое время поступил Шульцман? Один раз этот рисунок уже обменяли на почку, ничто не мешает сделать это еще раз.
Но Новоселову, очевидно, что-то помешало. Что же? То, что он слишком дорожил этим рисунком? Больше, чем своей жизнью? Не знаю, не знаю...
Конечно, проще всего было бы спросить об этом самого Новоселова, но пока я еще не решила, стоит ли мне вообще ехать к нему. Из того, что рассказала мне его жена, следовало, что этот человек находится на грани жизни и смерти и прекрасно осведомлен об этом. В такой момент обращаться к нему со своим праздным любопытством... это было бы настоящее свинство.
Нет, к Новоселову я поеду только в том случае, если пойму, что для этого действительно есть серьезная причина. А такая причина может быть только одна: его возможная причастность к убийству Шульцмана.
Следовательно, моя главная задача сейчас – постараться определить, мог ли у Новоселова быть мотив для такой причастности.
Поднявшись в свою квартиру, я приготовила кофе, закурила и приступила к обдумыванию ситуации уже более серьезно и основательно.
Итак, мог ли иметь Новоселов претензии к Шульцману? С одной стороны, в общем-то, мог. Ведь это именно Шульцман склонил его сделать операцию, которая сейчас обернулась такими трагическими последствиями.
Но, с другой стороны, все факты свидетельствуют о том, что Новоселов действовал по собственному желанию, без малейшего принуждения, и, судя по всему, считал, что не остается внакладе. Ни он, ни сам Шульцман не могли провидеть будущее и угадать, что случится через семь лет. Какие же претензии можно было бы предъявить к Шульцману?
К тому же есть и третья сторона. Новоселов, став донором, получал за это очень серьезную материальную ценность, и если бы у него возникли какие-то проблемы, даже и со здоровьем, то в крайнем случае он мог решить эти проблемы, реализовав данную ценность. Но он этого не сделал. Почему?
Сделав мысленный круг, я вновь вышла к тому же вопросу, который задавала себе, когда ехала в машине. Да, все дороги ведут в Рим.
Конечно, можно предположить, что Новоселов именно потому и убил Шульцмана, чтобы и рисунок у себя оставить, и почку свою обратно получить. Ведь органы нередко берутся со свежих трупов, а почка Шульцмана, когда-то пересаженная ему от Новоселова, идеально подходила последнему. Но, думаю, подобные предположения скорее из области абсурда.
Во-первых, никто не гарантировал, что у Шульцмана, учитывая его статус, вообще кто-то разрешит брать органы. Во-вторых, даже если бы почка была взята, еще неизвестно, досталась ли бы она Новоселову или ушла бы другому пациенту, случай которого тоже не терпит отлагательств. В-третьих, согласно рассказу жены, у Новоселова и без того был донор. Ну и в-четвертых, самых главных: ведь настоящая-то проблема была не в доноре. Проблема была в финансировании операции, которое оставалось актуальным и в том случае, если донор будет найден медицинским учреждением, и тогда, если Новоселов сам подсуетится и прикончит для этой цели Шульцмана.
Нет, все это вздор. Истинная проблема заключалась в деньгах, и Новоселов мог эти деньги достать. Но почему-то он этого не сделал.
Ломая себе голову над роковым вопросом, к которому я неизменно возвращалась, по какому бы пути ни направляла свои рассуждения, я вдруг вспомнила наш разговор с Володей в ресторане, когда он рассказывал мне о музейных проделках.
Помнится, он тогда говорил, что часто мухлюют сами хранители, которым ничего не стоит заменить подлинник копией так, что потом никто ничего не узнал бы. Не произошло ли чего-то подобного и с этим рисунком?
Хм, а это, пожалуй, мысль! Если на самом деле настоящий рисунок Рембрандта давно был продан кому- то, а вместо него висела копия... а потом в музей залезли воры, которые брали все подряд, не разбирая, где подлинник, где подделка... А потом они вышли на Шульцмана, чтобы продать украденные картины. Ведь именно об этом говорил Шишкин, беседуя в ресторане со своим приятелем.
Да, об этом и еще кое о чем. «У меня же украли, ко мне же продавать пришли» – ведь это его слова! То есть именно в ведении Шишкина находились картины (или часть картин), которые потом были украдены. Значит, именно Шишкину должно было быть лучше всего известно, какая из этих картин подлинник, а какая – подделка.
Ну, Шишкин, я до тебя еще доберусь, улыбчивый мой!
Выяснить, насколько благолепный господин Шишкин был в курсе того, какие из подведомственных ему картин подлинные, а какие – поддельные, думаю, не составит мне особого труда. Но меня интересовала совершенно конкретная картина, и, прежде чем разговаривать с Шишкиным, необходимо установить, был ли в действительности рисунок, проданный Новоселову, подделкой и знал ли об этом сам Шульцман в тот момент, когда предлагал обменять этот рисунок на почку. И если это в действительности окажется так... Да-а-а... Тогда здесь вырисовывается такой мотив... Всем мотивам мотив!
Обменять человеческий орган на кусок бумаги! Вот это номер! Хотя, с другой стороны, из всех моих бесед с лицами, причастными к купле-продаже предметов искусства, следовало, что вышеупомянутые предметы перед продажей подвергаются экспертизе. Сам Шишкин, помнится, говорил мне, что Шульцман имел серьезную репутацию и с подделкой не стал бы связываться.
Да, он так говорил. А вот Володя сообщил, что если подделка качественная, то не так уж просто определить, что это – подделка.
То есть, другими словами, экспертиза рисунка, которая, я думаю, все-таки проводилась, могла и не выявить подделки, и Шульцман мог вполне добросовестно предложить его Новоселову, не подозревая, что в
