через полчаса.
В этом здании трудно кого-нибудь чем-нибудь удивить, но и женщина в бюро пропусков, и милиционер на контроле онемели при появлении Высоцкого. То же в лифте, где попутчики явно не поверили глазам своим: похож, но он ли? Зато в павильоне уже стоял негромкий, дисциплинированный гул. Все, кто мог, побросали работу и пришли на историческую запись.
И вот на беду – энергетический обвал. Перед глазами – красно-зеленый абстракционизм, тело расползается на части, и никак его не скрепить. Ну, и нога, черт бы ее взял, – нашла время загноиться.
Сейчас, сейчас… Но разговор с публикой идет явно не в том тоне: вместо привычного веселого рывка какие-то ненужные объяснения, комментарии. Это точно в корзину пойдет… Ну ладно, попробуем начать песней.
«От границы мы Землю вертели назад…» Стоп! Не то… Давайте снова. «От границы мы Землю вертели назад, было дело – сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат…» Подождите, еще раз…
С пятой, не то с шестой попытки въехал. И то – средненько. Возврата энергии – никакого. Не помогла и экстренная мера. Чертовски обидно. Получит теперь народ Высоцкого не первой свежести и второго сорта. Но все-таки «Баллада о Любви», кажется, прозвучала не так уж провально, а?
Посмотрел в аппаратной видеозапись. Сказал, что хорошо. Мы это сделали, и он рад, что останется на пленке. А сложные чувства сохранил при себе.
Следующий день Высоцкого проходит под знаком саморазрушения. Зачем-то он приходит к главному редактору «Экрана» Трошеву, который сценария еще не читал, да к тому же обхамил: «Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком виде…» В каком таком виде? Да он сам, наверное, пьяный. И к черту этот «Фургон» – пусть катится куда угодно… И там же, в Останкине, по поводу вчерашней записи кое- кто из самых лучших намерений ему посоветовал организовать звонок Суслову. Ну, если такое вмешательство требуется – значит, дохлый номер мы исполнили…
Не остался на запись «Кинопанорамы» – ну их всех к той матери! Опять надо им Жеглова изображать, а песен как не было в фильме, так и в передаче не будет – это ежу понятно. Крутанул баранку – и домой.
Лечиться тебе надо… Так обычно говорят чужому человеку, чтобы послать его подальше. А ему это в канун дня рождения повторяют друзья.
И Вадим, и Сева сошлись на этой позиции с Янкловичем. Мол, если так дальше пойдет, «они», власти то есть советские, тебя скрутят в два счета, купят за дозу наркотика… Милые вы мои, как же вы переоцениваете – и меня, и их. Мне нечего продавать, а им незачем покупать. Сделка заведомо невозможна, ставок больше нет. Политический коридор давно позади, дело В. С. Высоцкого уже передано в самую высокую инстанцию.
Может быть, оттуда дано указание лечиться… Тогда давайте, я не против.
Сорокадвухлетие встретил под капельницей – Федотов снимал абстиненцию. Дома у него Янклович, Шехтман. Оксана привезла подарок – сшила смешную бабу на чайник. Что ж, будем, значит, жить-поживать и чаек попивать.
Предполагаем жить
Поразбежались все от Высоцкого – или сам он всех поразогнал, пораспрощался без слов. Мама как-то спрашивает:
– Кто сейчас твои друзья?
Он секунду подумал и такой выдал перечень (по Москве, подразумевая, конечно, и парижского дружка Шемякина):
– Туманов, Абдулов, Бортник, Янклович…
На последнем пункте Нина Максимовна невольно так брови вскинула…
– Мам, он мне нужен…
А когда-то хвалился, что у него друзей – тысяча и один человек.
В феврале мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на Малой Грузинской.
– Привези мне в следующий раз фотографию мою, детскую, ту, что с кудрями. Ладно?
– Зачем, Володя?
– А так – поставлю и буду смотреть.
Не без труда, не без усилия заглянул в жизнь свою, пробежал этот марафон длиной в сорок два года. Многое перепрыгнул не глядя, что-то только боковым зрением зафиксировал, но этапы большого пути ощутил. Интересный материал – и теперь задача его не провалить, втащить в начатый роман. Роман вберет в себя жизнь прошедшую и станет жизнью настоящей.
Век поэта короток, а прозаика все-таки подлиннее будет. Настоящий поэт как бы умирает после каждого удавшегося стихотворения: спел – и ушел. А романист намечает себе далекий финиш, заключает с судьбой контракт, в котором обязуется не умирать до завершения всего объема работ. Не только Толстой с его могучим здоровьем, но и Достоевский, мучившийся от эпилепсии, благодаря такому контракту жизнь себе продлил – дотянул все-таки почти до шестидесяти. А Солженицына даже от рака излечила литературотерапия. Сейчас он, говорят, в Америке пишет громадный цикл романов: всю историю двадцатого столетия хочет отразить и осмыслить. Взял на себя роль человека-века – такого попробуй угробь! Он просто обязан дожить до двухтысячного года.
Опять вспомнилась беседа с Трифоновым. Он тогда говорил: «Если хотите писать настоящую прозу, имейте в виду: она требует молчания. Сколько намолчишь, столько потом и напишешь».
А что если действительно – выключить голос на неопределенный срок? Уйти, спрятаться и ждать, когда стремительно запишется отложенный роман, а потом с разбегу – второй, третий. Достоевский когда-то «Игрока» за двадцать шесть дней настрочил. Темперамент и страстность у Высоцкого вполне «Достоевского» накала – играя Свидригайлова, он это остро почувствовал, да и фактура текста очень ему близка. Прорвать плотину страха, выпустить наружу все свои жуткие мысли, чувства и предчувствия…
Надо понемногу сворачивать концертную деятельность. Не резко, не вдруг, а постепенно сокращая нагрузки, – как уходят из спорта штангисты.
Да и с долгами надо подрассчитаться. А с осени засядем с Музой на новой даче…
Пока же нужно работать физически. Стоять, ходить, в «Гамлете» становиться на колени. А ногу разнесло черт знает как. К казенным эскулапам не хочется обращаться. Шехтман привозит на Малую Грузинскую своего отца, хирурга. Тот вскрывает нарыв, явно догадываясь о его происхождении.
И «Гамлет» двадцать шестого февраля, и все концерты на исходе месяца (Олимпийская больница, физики два раза, да еще институт каких-то там капитальных проблем) отчетливо подтверждают вызревшее в душе убеждение. Работа пошла на износ, вечный двигатель за пятнадцать лет вышел из строя: зрительный зал уже не в состоянии вернуть ему затраченную энергию. Опять в ход пошло другое топливо…
Двадцать девятого февраля в Доме кино показывают «Маленькие трагедии» – Высоцкого нет на премьере, два концерта у него в этот день. Первого марта «Кинопанорама», с фрагментами из «Места встречи», Рязанов беседует с Говорухиным и Конкиным. Нет Высоцкого на экране, и среди телезрителей тоже – нет у него ни сил, ни охоты на это глядеть.
Последняя весна
В начале марта Оксана уезжает на практику в Ленинград, а Высоцкому надо собираться в Италию. На прощанье он снимает с шеи свой талисман с золотым Водолеем и дарит ей – она тоже Водолей. (А Марина у нас – Телец, знак властный и строгий.) После чего он вылетает в Париж (с большими таможенными неприятностями в Шереметьеве), оттуда в Венецию.
Кто из наших не мечтал побывать в сем сказочном граде! Достойный венец в судьбе русского
