еще больше подчеркивалась ярким безжалостным светом полуденного солнца; если что здесь и радовало глаз, так только горизонтальный лес разноцветного белья, сохнувшего на растянутых между домами веревках. Многие окна были разбиты или заколочены, из-под колес автобуса разбегались игравшие на мостовой дети. Когда автобус ехал помедленнее, дети вскакивали на его подножку, полностью игнорируя брань и угрозы водителя.
А затем дети посыпались с подножек в дорожную пыль, и мы въехали на стальной дугообразный мост, перекинутый через глубокое речное ущелье. С моста я увидел струившуюся внизу реку и еще один клочок другого Мьюриси-Тауна: ослепительно белые яхты, магазины и лавочки, пеструю россыпь кафе и баров.
Потом дорога круто свернула направо и пошла вдоль реки, в глубь острова. Я так и любовался на проплывавшие мимо пейзажи, пока Сери не тронула меня за руку и не указала на противоположное окно. Там раскинулся огромный трущобный город — сотни и тысячи жалких хибарок, сооруженных изо всех мыслимых и немыслимых материалов: гофрированного железа, упаковочных ящиков, автомобильных покрышек, пивных и винных бочек. Как правило, эти убогие строения были накрыты сверху рваным брезентом или упаковочным пластиком. Окон у них не было вовсе, только дырки в стенках, а двери — вернее, что-то на них отдаленно похожее — встречались крайне редко. Взрослые и дети, сидевшие на корточках вдоль дороги, провожали наш автобус тусклыми, равнодушными взглядами. Всюду, куда ни посмотришь, валялись ржавые остовы автомобилей и пустые бочки из-под бензина, всюду бродили тощие, одичавшие собаки.
Этот трущобный город пробудил во мне смутное, но мучительное чувство вины; я только сейчас осознал, что изо всех пассажиров автобуса лишь мы с Сери можем похвастаться новой или хотя бы чистой одеждой, осознал, что почти наверняка все наши попутчики считают именно этот Мьюриси «настоящим», что они и мечтать не могут о такой роскоши, как мой гостиничный номер или микроскопическая квартирка Сери. Мне вспомнились шикарные, ультрасовременные дома, на которые я смотрел с корабля, и мои тогдашние мысли о романтическом, приукрашенном образе островов, созданном книгами и кинофильмами.
Я снова посмотрел в свое окно и увидел не реку, она ушла куда-то в сторону, а точно такие же трущобы. Грязь, нищета, убожество и люди, люди, люди; их жизнь казалась мне чем-то невозможным, непредставимым. Будь я на месте любого из них, как отнесся бы я к предложению вечной жизни — отмел бы его сразу или все-таки немного бы подумал?
В конце концов город остался позади, и за окнами автобуса побежали поля; кое-где виднелись ровные квадратики посевов, но по большей части пересохшая от зноя земля пустовала. Далеко впереди громоздились горы.
Справа от дороги показался аэродром, что крайне меня удивило, ведь по Соглашению о нейтралитете воздушное пространство Архипелага было объявлено закрытым для любых полетов. И в то же время, судя по антенным мачтам и параболическим чашкам наземных радаров, здешний аэродром ничуть не уступал своим континентальным аналогам. За зданиями терминала на взлетно-посадочных полосах я увидел несколько больших самолетов, но они были слишком далеко, чтобы различить опознавательные знаки.
— Это какой аэропорт, пассажирский? — спросил я вполголоса у Сери.
— Нет, чисто военный. Мьюриси принимает войска, по большей части с севера, однако лагерей здесь нет. Солдат сразу же переправляют на южное побережье и сажают на корабли.
Мои друзья в Джетре, связанные с правозащитными организациями, отслеживали, как выполняется Соглашение о нейтралитете. По их сведениям, многие крупные острова предоставляли свою территорию для лагерей, куда направлялись для отдыха и лечения участники боевых действий. Строго говоря, это не противоречило соглашению, но являлось одним из странных его аспектов. Дело в том, что подобные лагеря использовались обеими воюющими сторонами, порою — даже одновременно. За все время своего путешествия я не видел ни малейших намеков на подобную активность; скорее всего, эти лагеря располагались вдали от дорог и основных судоходных линий.
Автобус остановился у здания аэропорта, и почти все, за немногими исключениями, пассажиры вышли, волоча свои сумки и свертки. Сери сказала, что это гражданский персонал — уборщицы, буфетчицы и так далее. Затем мы снова двинулись в путь, однако теперь вполне приличное асфальтированное шоссе сменилось пыльным ухабистым проселком. Остаток поездки сопровождался непрерывным дерганием и раскачиванием автобуса, ревом перегруженного мотора, а иногда и стуком проседавшей до упоров подвески. И пылью: пыль и песок из-под колес залетали в открытые окна, оседали на одежде, липли к лицу и скрипели на зубах.
Автобус карабкался в гору, пейзаж за окнами становился все зеленее и зеленее, а Сери тем временем принялась мне рассказывать, на каких она бывала островах и что там видела. Заодно я узнал и кое-что о ней самой: она проработала какое-то время корабельной стюардессой, она умеет вязать, она была замужем, но очень недолго.
Теперь мы поминутно останавливались, чтобы принять или выпустить пассажиров. На каждой остановке к автобусу сбегались люди, предлагавшие купить у них то или это. Моя и Сери одежда привлекала к нам особое внимание всех торговцев. Мы покупали фрукты, а однажды даже поддались на призывы человека с выщербленным эмалированным ведром, торговавшего чуть теплым черным кофе. К тому времени пыль и жара сделали свое дело, я так исстрадался от жажды, что без особых колебаний согласился пить из одной со всеми кружки.
Мы поехали дальше, и буквально через несколько минут автобус сломался. Из радиатора ударила струя пара, водитель вышел и начал копаться в моторе.
Сери широко улыбалась.
— Это что, — спросил я, — всегда так случается?
— Да, только не так быстро. Обычно радиатор закипает, когда начинается крутой участок.
После громкой и оживленной дискуссии с пассажирами водитель и двое из них пошли по дороге назад, к только что оставленной нами деревне. И тут, совершенно неожиданно, Сери накрыла мою ладонь своей, сжала ее и слегка привалилась ко мне плечом.
— А далеко еще ехать? — спросил я.
— Да нет, совсем немного, до следующей деревни.
— А почему бы тогда не прогуляться пешком? Лично я так с удовольствием.
— Лучше подождем. Он ведь просто за водой пошел. Здесь вроде и не очень круто, но все время вверх и вверх.
Сери положила голову мне на плечо, вздохнула и закрыла глаза. Я смотрел прямо вперед, на горы, ставшие теперь гораздо ближе. Мы выехали из города уже давно и, надо думать, поднялись на заметную высоту, однако воздух все еще оставался теплым и ветра почти что не было. И слева, и справа от дороги раскинулись виноградники. Вдали, на фоне ярко-синего неба, четко рисовались узкие черные силуэты кипарисов. Сери задремала, а вскоре у меня онемело плечо, так что волей-неволей пришлось ее разбудить. Я вышел из автобуса и зашагал по склону вверх, наслаждаясь льющимся с неба теплом и долгожданной возможностью размять ноги. Здесь, наверху, было не так влажно, да и воздух пахнул иначе. Я дошел до конца подъема, на половине которого сломался автобус, и оглянулся назад. Холмистый склон представлялся отсюда смешением серых, зеленых и охряно-желтых пятен, дрожавших и переливавшихся в восходящих потоках воздуха. Дальше, на горизонте, сверкало море, а вот островов видно не было, они терялись в туманном мареве.
Я сел на камень и через несколько минут увидел поднимавшуюся по дороге Сери.
— И ведь каждый раз, как я сажусь на этот автобус, он обязательно должен сломаться, — сказала она, садясь рядом.
— Да ладно, ерунда, мы же никуда особенно не спешим.
— А почему вы вдруг встали и ушли? — спросила она и снова взяла меня за руку.
В моем мозгу мгновенно пронеслись все возможные объяснения: подышать воздухом, размять ноги, взглянуть на панораму острова — пронеслись и были отброшены.
— Честно говоря, я вас немного побаиваюсь. Прошлым вечером, когда вы оставили меня в баре одного, я подумал, что делаю ошибку.
— Мне нужно было увидеть одного человека. Друга. А так я гораздо охотнее осталась бы с вами.
