молодых, здоровых людей она составляет приблизительно два грамма, а при сердечной недостаточности, кардиомиопатии доза едва-едва превышает терапевтическую.
– Но Марианна была здоровым человеком? – вопросительно посмотрела я на него.
– Да, но доза в три грамма не оставит шансов никому. Именно столько она получила, я потом в милиции интересовался.
– И кто же мог дать ей такую дозу? – задала я риторический вопрос.
– Вы меня спрашиваете? – вскинул брови Лебедев. – Я врач, а не следователь.
– Я просто подумала, что, поскольку вы тесно общались с Марианной, может быть, вам что-то известно о каких-то тайных обстоятельствах ее жизни? – с надеждой посмотрела я на врача.
– Не так уж и тесно. Во-первых, у нас с ней все-таки большая разница в возрасте, чтобы нам было интересно проводить вместе много времени. Во-вторых, практика на станции у них была не чаще двух раз в неделю, и не всегда она совпадала с моими дежурствами. В-третьих, кто я ей такой, чтобы она делилась со мною своими секретами? Об этом вам лучше поговорить с ее одногруппниками. Или с ее женихом.
– А вы с ним знакомы, да?
– Видел раза два. Приятный парень, молодой только совсем. Больше ничего о нем сказать не могу – мы с ним и парой фраз-то не перебросились.
– Вы знали, что Марианна воспитывалась в детском доме?
– Да, она как-то упомянула об этом, когда я о родителях ее спросил, – кивнул Лебедев.
– И больше она ничего не рассказывала о своей жизни в Пензе?
– Нет.
– И ни о каких подругах?
– Нет. Послушайте, Татьяна Александровна, в милиции ведь есть мои показания, вы можете с ними ознакомиться подробно.
– Я понимаю, Анатолий Дмитриевич, что вам не хочется тратить редкий выходной на разговор со мной, но я просто надеялась, что личная беседа может что-то прояснить.
– Увы и ах, – развел он руками. – Сожалею, что ничем не смог вам помочь. Побеседуйте лучше с ее сверстниками, наверняка они знают больше меня.
– Уже беседовала. Ну что ж, вы хотя бы меня просветили насчет этого пресловутого пропанолола, – вздохнула я, поднимаясь с кресла и прощаясь с Лебедевым.
Время близилось к четырем часам, когда я вышла из подъезда сталинского дома с колоннами. Позвонив Виталику Черкасову и выяснив, что занятия фитнесом в центре «Волга-спорт» начинаются в семь, я резонно решила, что успею заехать домой пообедать. К тому же из-за жары я немилосердно парилась в дурацкой ветровке, которую нацепила утром, испугавшись дождя. Но ветровка-то – ладно, ее можно и скинуть, а вот высокие кроссовки вызывали такое ощущение, словно мои ноги преют в валенках. Ступни взмокли, и я очень хотела переодеться и переобуться, а заодно и душ принять. Словом, как ни крути, а поехать домой было самым разумным решением в сложившейся ситуации.
Последовательно проделав все намеченное и устроившись в кухне с тарелкой, на которой румянился разноцветными красками огромный кусок пиццы, я провела предварительный анализ сведений, полученных мною в течение первой фазы расследования. Пока что стройных версий не вырисовывалось. И даже кого-то, мало-мальски подходящего на роль убийцы, я тоже представить себе не могла. Правда, в запасе имелся неизвестный тип на красном «Рено», не дававший мне покоя, но кто он такой и где его искать, я не имела понятия. Однако я почему-то не очень беспокоилась на его счет, будучи уверенной, что этот парень еще появится.
Съев пиццу и выпив чашку кофе, я решила обратиться к костям: что они-то думают по поводу всего происходящего? Кости «думали» недолго:
«34+10+18» – «Против Вас действует тайный противник, но если Вы будете осторожны, он разоблачит себя сам в самый неожиданный момент».
Что ж, вроде бы осторожность соблюдать я уже и так давно привыкла. Будем надеяться, что это мое качество не подведет меня и в дальнейшем. Передохнув до шести часов, я вновь набрала номер Виталика и договорилась встретиться с ним прямо у входа в спортивный центр.
Глава третья
За окном трескуче закукарекал соседский петух, и Евсения невольно зажмурилась. На его призыв сразу же отозвались другие петухи в поселке, и вскоре все пространство заполнилось протяжными звонкими криками. Евсения ненавидела это кукареканье, ненавидела она и самого петуха, ежедневно будившего ее ни свет ни заря. К тому же петух этот обладал удивительно вредным характером.
– У, противная птица, вот смотри, изловлю и в суп тебя пущу! – ругался Баваль, и Евсения втайне мечтала о том дне, когда это наконец случится.
Она бы даже не стала есть этот суп, хотя чувство голода уже давно было ее почти постоянным спутником. Хотя она прекрасно знала, что такое не произойдет: у соседей Баваль воровать не станет. И не потому, что он такой честный, просто соседи подобного не простят, моментально вызовут милицию, а этого Бавалю совсем не надо, от проблем с милицией он старается держаться подальше.
Евсения приподняла веки. За окном уже посветлело, скоро полностью рассветет, а за ним последует и подъем, который не замедлит объявить Чирикли. Евсения скосила глаза в сторону: Чирикли лежала чуть поодаль и сопела во сне с тихим присвистом. Она всегда спала крепко, и никакие петухи и другие шумы не нарушали ее покоя. Евсения же знала, что ей самой теперь предстоит почти час тоскливо маяться, потому что, раз пробудившись, она уже точно не уснет. Она попыталась подумать о чем-нибудь приятном, в надежде, что это позволит ей все-таки расслабиться и хотя бы подремать, но приятных воспоминаний уже давно не было в ее жизни.
Смутно мерещилась ей другая ночь, в которой так же поблескивала за окном луна, а рядом посапывало во сне другое тело. Но то тело было родным, любимым и теплым, а у Чирикли вечно ледяные ноги, которыми она во сне постоянно умудряется задевать Евсению.
Ночи и так не были спокойными и тихими. Периодически раздавался шорох под окнами, приглушенный стук в дверь, и тогда Баваль поднимался в своей комнате, отделенной от той, где на одной кровати спали Евсения с Чирикли; неслышно, по-кошачьи, он нырял в ночную тьму, о чем-то шептался с пришедшим, потом заходил в дом, шуршал чем-то целлофановым, уходил, возвращался снова, теперь шурша какими-то бумажками и пряча их под подушку, после чего опять ложился спать. Таких подъемов порою случалось несколько за ночь, и Евсения каждый раз просыпалась, отчего-то чувствуя необъяснимый страх. Она не знала, чем именно занимается Баваль, но догадывалась, что это что-то нехорошее, даже криминальное, за чем могут последовать крупные неприятности. Какие, она тоже не знала, но боялась.
Евсения молча смотрела в потолок, на деревянные балки перекрытий, и попутно вспоминала, как впервые привел ее в этот дом Баваль. Она пошла за ним покорно, потому что больше ей некуда было идти. Бабка Антоновна тогда весь день была молчалива, а под вечер вдруг заговорила с Евсенией ласково, пожаловалась на свою тяжкую старческую долю и даже пустила слезу, притворную и жалостливую. Потом как-то сразу посерьезнела, подобралась и строгим голосом велела Евсении переодеться. Оглядела ее придирчиво перед зеркалом, заставила причесать волосы и сколоть их заколкой. Потом взяла ее за руку и, ничего не объясняя, повела куда-то.
Евсения чувствовала какую-то фальшь и напряжение в поведении бабки и хотела было запротестовать и даже сбежать по дороге, хотя бежать ей было некуда. Но бабка цепко держала ее своими жесткими пальцами, похожими на крючки. Потом они ехали в автобусе, и Евсения все пыталась запомнить дорогу, но вскоре стало совсем темно, и она оставила это бесполезное занятие.
Через некоторое время они оказались в пустынном месте неподалеку от станции, и из повисшей уже над поселком темноты вдруг вынырнул какой-то высокий чернявый мужчина. Бабка сразу же подошла к нему, заискивающе улыбнулась и негромко принялась сыпать словами, то и дело указывая корявой рукой на Евсению. Правда, тогда она еще не была Евсенией, бабка Антоновна звала ее Нюркой. Мужчина искоса бросал взгляды в ее сторону, молча слушал, нахмурившись. Потом подошел и так же молча осмотрел ее сверху вниз… У Евсении сердце ухнуло куда-то в ноги от страха. Затем мужчина вернулся к бабке и протянул ей несколько купюр, вынутых из кармана. Та проворно пересчитала их своими крючковатыми пальцами, начала было торговаться, попробовала надавить на жалость, но мужчина лишь рассмеялся, сверкнув в темноте белыми зубами, и покровительственно похлопал бабку по плечу. Та вздохнула, кивнула и
