— Детей у них не было. Так он говорил.
— Хоть письма-то ему приходят?
— Нет. Во всяком случае, за весь этот год писем не было. Ни одного.
— Ну а знакомые? Приезжал к нему кто-нибудь? Хоть раз?
— Нет, не видел. Здесь-то уж точно все его знакомые — отдыхающие. С ними Иван Федорович и занимается.
— Здесь… А в Москве?
— В Москве… Вообще-то, он несколько раз оставался в Москве. Утром уедет, вечером следующего дня приедет. Если он у кого-то ночевал, значит, есть там знакомые.
— Вам он не говорил, у кого ночевал? Хотя бы намеком?
— Нет. Да я у него никогда и не спрашивал. Все равно бесполезно. Отмолчится.
— Ну а бывало, что он уезжал дня на три? Или, скажем, на неделю?
На лице Голикова отразилось колебание. Рахманов добавил:
— Вы что-то вспомнили?
— Тут такое дело… Иван Федорович страдает радикулитом. Ну и этой весной, в мае, у него было обострение. Он и попросил меня по-дружески отпустить его подлечиться, дней на десять.
— Подлечиться? Куда?
— Нашел он какого-то чудо-врача. В Москве.
— В Москве? В какой-то больнице?
— Не знаю. Знаю только: попасть к этому врачу практически невозможно, масса желающих. А тут представился случай. Конечно, я отпустил. В мае работы мало, еще не сезон. Ну а человек мучается.
— Имя, фамилию этого врача Шеленков не называл?
— Нет. Сказал только, что тот делал ему какой-то особый массаж и выписал мазь. Он этой мазью потом нахвалиться не мог — так помогла.
— И какого мая Шеленков уехал? К лекарю?
— Сейчас… — Голиков помолчал. — Уехал он числа седьмого — перед праздниками. Вернулся же, соответственно, через десять дней.
— Не помните, когда именно? Днем, вечером?
— Вечером. Поздно вечером, часов в одиннадцать.
Все совпадает. Седьмого мая Шеленков — Вадим Павлович вылетел в Сухуми. Позвонил Азизову из города. Восьмого встретился с Азизовым в ресторане «Тбилиси». Одиннадцатого или двенадцатого проверил кредитоспособность будущего «клиента», поговорив с Люкой. Наконец, семнадцатого, после решающего разговора с Азизовым, во время которого были уточнены детали, вернулся в Москву.
— Николай Иванович, сейчас я вам покажу несколько фотографий. Посмотрите их внимательно. Если кого-то узнаете, скажите.
— Ну, давайте.
Рахманов протянул предусмотрительно захваченные фотографии. Здесь были снимки Новлянской, Азизова, Аракеляна, Клюева, Шитикова и Чиркова.
Внимательно их просмотрев, Голиков покачал головой:
— Нет. Никого из этих людей я не видел.
— Никогда и нигде?
— Никогда и нигде. Хотя… — Взял фото Чиркова. — Это лицо вроде где-то мелькало. Но где, не помню. Случайно, он не дачник? Здешний?
— Угадали, дачник. Здешний.
— Тогда встречался. Правда, не помню где.
— А из других никого не видели?
— Никого.
— Жаль. — Рахманов спрятал фотографии. Кивнул на пса. — Собачка эта у вас давно?
— Дик что ли? — Обернувшись, Голиков посмотрел на пса, который при этом навострил уши. — Да нет. Месяца два. В августе я его взял. Из питомника.
— А до этого здесь была собака?
— Была. Тоже Дик. Ну, то вообще был не пес, а чудо. Умней человека. Все понимал.
— Какой породы? Тоже овчарка?
— Нет. Помесь лайки и южно-русской овчарки. Такой огромный был псище. Мохнатый. Одним словом, красавец. А нюх какой… Своего чувствовал за километр.
— Михаил сказал, этот ваш Дик был как-то по-особому обучен?
— Да. Чужого мог порвать, своего слушался. Ну, а отдыхающих не трогал. Стоит человеку поселиться на базе — все. Дик даже не зарычит.
— Куда же он делся?
— А-а… Лучше не спрашивайте. Пристрелили.
— Пристрелили?
— Да. Сволочи какие-то.
— Как же это случилось?
— Вот так и случилось. Без меня. Уехал я в Москву. База осталась пустая, только Дик… Вернулся через пару дней — вижу, лежит. Под проволокой. Как был на цепи, так и околел. Я посмотрел, у него два пулевых отверстия. Одно на шее, другое прямо над ухом. Так только и могли его убить, гады. Иначе он не дался бы.
— Все же за что его так? Может, пытались ограбить?
— Да нет. Я проверил, все было на месте. Ничего не тронули. Просто выродки. Увидели пса, стрельнули из мелкашки и ушли.
— И давно это случилось?
— В июле. Да, в июле.
— Какого июля, не помните?
— Сейчас… Четырнадцатого у нас получка… Четырнадцатого я и вернулся. А уехал на два дня раньше. Двенадцатого.
Интересно, подумал Рахманов. Опять начинаются попадания в десятку.
— То есть Шеленкова уже не было?
— Ну да. В том-то и дело. Иван Федорович ушел в отпуск восьмого. Если б на базе кто-то был, другое дело. Никто Дика не тронул бы.
Шеленков… Почему бы и нет… Шеленков, он же Вадим Павлович, и убийство собаки. Здесь какая-то связь. Впрочем, не какая-то, а самая прямая. После того как «операция» с трейлером была закончена, главной задачей Шеленкова — Вадима Павловича было скрыться, не оставив никаких следов. Но тогда вполне можно допустить, что Дик с его отличным нюхом мог представлять для Вадима Павловича реальную опасность. Ведь собака, обладающая идеальным обонянием, может опознать по запаху любую вещь, принадлежащую знакомому ей человеку. Причем в данном случае не имеет значения, кому будет принадлежать эта вещь — Шеленкову или Вадиму Павловичу, поскольку это одно и то же лицо. Или, допустим, собака вроде Дика может, сама того не желая, привести к тайнику. Если не привести, то помочь его обнаружить. Да мало ли что еще… Так что уничтожение Дика могло стать для Шеленкова — Вадима Павловича жизненно важной задачей. Подумав об этом, Рахманов спросил:
— Николай Иванович, нет ли у вас каких-то примет, улик. Или, скажем, просто подозрений, что собаку пристрелил Шеленков?
— Шеленков? Да вы что! Никогда в жизни. Быть такого не может.
— Почему?
— Да они жить друг без друга не могли. Дик и Иван Федорович.
— Это была собака Шеленкова?
— Да нет, Дик был моей собакой. Я взял его щенком, воспитал. Но когда приехал Иван Федорович, Дик случайно отравился — съел крысиную приманку. Иван Федорович его выходил. Ухаживал, как за малым ребенком. С тех пор они такие друзья стали. Я даже ревновать начал. Шучу, конечно. Иван Федорович Дика очень любил. Так что даже мысли такой не может возникнуть, что он его пристрелил. Да и ради чего?
