все поцеловали край ее одежды.
Меред подошла к мрачному тирянину:
— Я буду молиться за вас обоих…
На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди мужа. Странно было видеть её плачущей. Мореходы хмурились и отводили взоры.
— Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, — сказала женщина, вглядываясь в его лицо, будто стараясь запомнить, — боги отняли у нас счастье, но не могут лишить нас друг друга…
— Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, — мягко произнес Агенор.
Он сам помог Меред сойти на причал.
— Отча-аливай! — прозвучало с флагмана. Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
— Что бы ни случилось, буду ждать! — крикнула юная финикиянка.
— Сагути!
— Фага, радость моя… Корабли подняли паруса.
У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка в белом. Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.
— Ей здесь будет не сладко, — произнес Астарт, он стоял за спиной Агенора.
— Я велел ей перебраться в Навкратис, — не оборачиваясь, ответил кормчий, — греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету кожи и к чужим богам.
ГЛАВА 38
Красное море
— Это море похоже на большое корыто, — рассказывал кормчий, — если на юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, — ни прилива, ни отлива.
Астарт и Агенор сидели на площадке кормчего, изнывая от духоты. Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег по правому борту терялся в багровом мареве. Воздух был до того непрозрачен, что близкие горы едва угадывались. Берег был извилист, а прибрежные воды богаты отмелями и рифами, поэтому кормчий то и дело командовал:
— Лево! Еще левей. Теперь круто вправо…
Двое мускулистых бородачей послушно ворочали громадными рулевыми веслами. Бортовые весла мерно вздымались и опускались, отчего бирема походила на гигантскую сороконожку с тонкими гнущимися лапками. Гребцы обливались потом и шумно, разом, дышали, подчиняясь ритму барабана старшины Рутуба.
Астарт только что сменился и теперь отдыхал, положив на колени натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для обоих работа, которую обычно на купеческих судах предоставляют невольникам, изнуряла своей монотонностью.
— Вон видишь остов корабля? — Агенор указал на груду досок и кораллового песка среди водной глади. — Пираты наскочили на риф, и все погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их кости, и там сейчас сотни две скелетов. Наше море — кладбище мореходов и кораблей. Боги лишили эти берега воды, поэтому здесь царствует смерть. Но люди умудряются жить. Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают торговли с нубийскими племенами, хотя золото царства Куш давно, говорят, иссякло. Воду жители гаваней привозят с гор и наживаются, продавая мореходам на вес золота.
Астарт разглядывал тоскливые берега, задавленные зноем, редкие зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.
— Когда фараон начал работы по восстановлению канала, сабеи продали Египту много тысяч чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и хананеи им помогли. Сейчас сабейские купцы — самые богатые на Красном море, и Аден в их руках… Но с каналом ничего не вышло: оракул объявил фараону, что он строит его для варвара. А фараон Нехо называл варваром вавилонского царя Навуходоносора, Строительство прекратили, хотя к тому времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч рабов и египтян, были затрачены огромные средства….[5]
Они долго молчали, думая об одном и том же: призрак ста двадцати тысяч погибших витал над ними.
— У меня всегда были рабы, — нарушил молчание Агенор. — Мне и в голову никогда не приходило видеть в них людей. Да и сейчас не могу представить чернокожего раба человеком… Другое дело греки, этруски, латиняне, которых мы захватываем в море. Это люди. У ливийцев даже волосы не волосы, а шерсть, как у овцы… Обыкновенный человек может сбросить рабство и стать свободным, потому что рабство для него — ненормальное положение, исключение. А чернокожий ливиец самим творцом создан для черной доли.
— Когда-то я тоже думал так же. Но сейчас твои мысли мне чужды. Мы увидим ливийцев, многие их племена, придется с ними торговать. Хананейская спесь принесет нам только беды. Сабеи и египтяне причинили им много зла: не на грядках же выросли тысячи невольников-ливийцев фараона.
— Да ты пророк! Меня беспокоят не столько чернокожие, сколько сабеи. Думаешь, они так просто позволят нам вторгнуться в их торговые владения на ливийском побережье? Каждый купеческий род Аравии имеет тайные фактории и тайные кратчайшие пути к ним. Арабы нагородят нам столько препятствий, что неизвестно, сможем ли мы преодолеть их. Да поможет нам Мелькарт в столь трудном деле.
Анад и Мекал удили рыбу, свесившись с борта. Стонущий от жары Фага метался у жаровен с десятками вертел с нанизанными рыбешками. В этих водах среди кораллов водилась любимая всеми матросами рыба-попугай, необыкновенно вкусная в зажаренном виде с острым чесночным соусом и маслинами.
Несколько крупных серебристых рыб взвилось в воздух из-под весел и, описав длинную кривую, с шумом упало в воду далеко за кормой. Внезапно Анад вцепился в снасть и закричал:
— На помощь!
Астарт увидел у самой поверхности светлое брюхо небольшой акулы: она только что заглотила рыбешку на крючке и раздумывала, что делать дальше.
— Ненавижу этих тварей, — сказал кормчий, — мне всегда кажется, что они улыбаются.
Курносое рыло акулы и на самом деле словно расплылось в хищной улыбке.
Анад и Мекал с азартом тянули снасть. Матросы и гребцы оживились, кто подбадривал, кто острил. Но акула перекусила снасть, и оба рыболова врезались в противоположный борт. Гребцы, хохоча, повалились со своих скамей. Рутуб обхватил свой барабан и странно квакал, сотрясаясь при каждом звуке. Веселье перекинулось на трирему Альбатроса, и вскоре гоготала вся эскадра. Когда все успокоились, с последнего корабля запоздало донесся одинокий ослиный крик: то смеялся кормчий Шаркар по прозвищу Дубина.
Саркатр вполголоса напевал, прислонившись к мачте, полузакрыв глаза.
— Тоска! — вдруг сказал Саркатр и поднялся на ноги.
Глухо гремел барабан Рутуба.
— Спой что-нибудь повеселей, — сказал Агенор. Саркатр подошел к площадке кормчего и сел на широкую ступеньку лестницы.
— Сердце ноет, проклятье берега… И веселье на ум не идет.
Этот пожилой мужчина с непривычными к работе руками очень интересовал Астарта.
— Саркатр, — сказал он, — почему ты здесь, ведь труд морехода тебе незнаком?
— Ты хотел сказать «непосилен»? — Саркатр внимательно посмотрел на Астарта. — Я всю свою жизнь провел рядом с большой арфой. — Он старательно стер пот с лица. — Наверное, с самой большой арфой Ханаана. Может, слышал: у правителя Акко был самый крупный оркестр на всем побережье. Нас приезжали послушать ученые люди и ценители прекрасного со всей Палестины. Я сочинял музыку…
Он замолк, углубившись в воспоминания, и вдруг воскликнул:
— Как сильные любят, чтобы их прославляли! Нам разрешались только хвалебные гимны, но все мы
