лес с топорами в руках. Вскоре они вернулись, волоча за собой срубленные деревца — заготовки для весел. От экипажа Агенора выступил Абибал. На его лице багровым пламенем полыхали синяки от неудачного эксперимента с быком. Абибал, всегда незаметный, молчаливый матрос, совершенно преображался в любом труде: сидел ли на веслах, бил ли акул, драил ли палубу. Вот и сейчас, ловко орудуя топором, осыпаемый щепой и стружками, он был совершенно другим человеком — веселым и решительным. Агенор поймал на лету стружку.
— Твердая порода, хорошее будет весло.
Умельцы спешили, подбадриваемые криками болельщиков. Азарт захватил и негров, они кричали едва ли не громче финикиян.
Наконец матрос из экипажа Ассирийца сообщил, что его изделие готово. Альбатрос собственноручно измерил весло: оно оказалось на вершок короче. И позор пал на голову морехода: со всех сторон засвистели, захрюкали, завизжали.
Следующее весло адмирал отверг, так как мастер нарушил строй древесных волокон, а это означало, что оно быстро обломится. Весло же Абибала Альбатрос долго рассматривал, измерял, ковырял ножом и, наконец, ни слова не говоря, отложил в сторону. Зато к следующим двум он сразу придрался: у одного оказалась слишком узкая лопатка, у другого — слишком толстый валек.
— Вот какие весла надобно делать! — объявил старик, подняв двумя руками над головой весло Абибала.
Абибал получил приз — несколько локтей дорогой льняной материи для праздничной одежды.
Мбита в упор смотрела на Астарта. Она стояла в толпе, восторженно глазевшей на празднество.
Ораз поразил ливийцев и финикиян тем, что притащил на спине из деревни ревущего испуганного быка.
Потом началась борьба. Уже стемнело. Запели цикады. Мореходы развели огромные костры. Мускулистые, умащенные тела борцов мелькали в отсветах костров, вводя в искушение всех — и хозяев, и гостей — помериться силами. Желающих было так много, что Эред начал складывать побежденных в общую кучу. По законам состязаний поверженный не имел права подняться на ноги без разрешения победителя. Успех Эреда объяснялся просто: никто из людей Альбатроса не был борцом-профессионалом.
— Адон Агенор! — торжественно произнес адмирал. — Твои мореходы превзошли всех и в делах, и в забавах. Ты умеешь подбирать людей в экипаж, а это лучшее качество кормчего после умения водить корабли.
Адмирал вынул из уха серьгу и вручил Агенору — высшую почесть для кормчего. Это означало, что есть преемник Саргаду Альбатросу, адмиралу Красного моря.
Приятель Скорпиона, по прозвищу Нос, не мог пройти мимо Мбиты, застрял среди чернокожих.
— Неужели ты позволишь быть этому чудовищу рядом с красавицей? — Саркатр пил вино, сидя на циновке рядом с Астартом.
— Да, она хорошая девушка, и это может ее погубить. — Астарт поймал взгляд Мбиты и жестом руки пригласил ее подойти.
Та показала ему язык. Оба хананея расхохотались.
— За нее я спокоен, Нос ничего не добьется, — Саркатр поднял половинку кокоса с вином, давая знать Мбите, что пьет за нее.
Неожиданно на площадку борцов вышел один из «леопардов». Холодный, надменный взгляд, едва пробивающиеся искры азарта в больших продолговатых по-кошачьи зрачках. Негр был на голову выше Эреда, но более жидковат и более подвижен. Не дав ему опомниться, Эред взял его под мышку, как утром Анада-Мота, и осторожно положил в кучу побежденных борцов. Взбешенный «леопард» бросился к помосту, где восседали его соплеменники, схватил копье. Стоявший рядом Ассириец подставил ему ногу, и тот растянулся в позорнейшей позе. «Леопарда» тут же стиснули крепкие руки и с почестями, не дав ему шелохнуться, усадили на помост. Праздник продолжался.
Финикияне вынесли из крепости музыкальные инструменты. Саркатр запел одну из стремительных, как муссон, матросских песен Финикии. Вскоре десятки голосов самозабвенно пели песни далекой родины.
Легкое прикосновение к руке — Астарт увидел сидящую рядом Мбиту. Она миролюбиво улыбалась.
Ливийцы принесли из деревни свои рокочущие барабаны. До поздней ночи напевы далекого Средиземноморья будили воды великой реки, смешавшись с зажигательными ритмами африканцев.
— Астарт, ты заметил, что песни и пляски зинджей — единое целое? — Саркатр не сел, а упал на циновку, голос его заметно охрип. — У хананеев тоже есть песни, неотделимые от танцев. Это очень старые песни. Пройдет время, и зинджи отделят мелодию от движения…
Из тьмы появился маленький ливиец с ниткой белых бус, опоясавшей живот, и потащил девушку за руку.
— Детям спать пора, — засмеялся Саркатр. Астарт протянул ей руку. Она, видимо, не знала, что это значит, и вопросительно посмотрела на него. Он взял ее руку и некрепко пожал, потом подтолкнул ее к малышу, который уже забавно сердился, надув щеки. Мбита осталась довольна вечером. Прежде чем покинуть освещенную поляну, она оглянулась. Но Астарт с задумчивым видом слушал Саркатра, не глядя в ее сторону. Девушка обиделась.
Искры прогорающих костров уносились к звездам. Хананеи сонными голосами пели свои песни, путаясь в сложном африканском ритме. Им вторили неизменные шакалы.
ГЛАВА 47
Озарение
— Астарт, эти пастухи — все до одного безбожники! — Жрец истины был взволнован.
— Ну, конечно, Имхотепу они не поклоняются.
— Я много дней провел с колдунами и могу уверенно сказать: богов у них нет!
— А я видел, как Мбита поливала землю вокруг баобаба парным молоком и шептала что-то похожее на молитву. Может, баобаб у них бог?
— Нет! — Мемфисец потащил друга в тень и усадил, не обращая внимания на его протесты. — Эти зинджи считают, что все вокруг — деревья, звери, камни, река, воздух, огонь — все живое. И обращаются к ним, как к хорошо знакомым приятелям с просьбами и пожеланиями. Они понятия не имеют о потустороннем мире, а душа для них — что-то похожее на кусок мяса, который погибает вместе с телом. Безбожники! Целый народ — безбожники!
Астарта заинтересовали слова египтянина.
— Так вот почему зинджи смеялись, когда Ораз пытался обратить их в веру Ханаана! Для них дико поклоняться бронзовой статуе, сделанной руками человека.
— Так и есть! Они хохочут, когда «леопарды» ползают на животах перед своими деревянными идолами. — Пастухов можно понять. Поклоняться творению своих рук! Это и на самом деле глупо. Представь: Фага сварил уху и так расчувствовался, что начал молиться на нее.
— Не богохульствуй.
— Ты сам богохульствуешь.
— Я?!
— Ты всю жизнь богохульствовал, но считал, что веровал. Твой Имхотеп — первый богоотступник. Все жрецы — богохульники и лицемеры…
— Что ты плетешь?!
— Не перебивай! Сегодня я мудрец, пророк и рефаим — держу судьбу и душу в своих когтях. Неужели так трудно постичь: кто крепко верит в богов, тот не изучает звезд и не ищет лечебные травы. Неужели мало пройти полсвета, чтобы уяснить эту истину? Безбожников больше, чем верующих: человек, обращаясь к лекарю, признается в бессилии молитв и богов, ведь только боги могут насылать болезни и исцелять, не правда ли? Жрец, отнимающий от молитв время на размышления, враждует с богами. Ремесленник,
