повесить календарь, мать колотили истерики по поводу дотошных осмотров сковородок и круп, а Дим не мог спокойно посидеть в сортире. Стоило на горшке задуматься, как тебя немедленно начинали подозревать в наркомании и рассматривании порнухи. Любимая бабушка, мечта беспризорников…
Теперь всё будет классно!
Дим не ожидал, что всё будет тянуться так долго. Он бесшумно прошёл в носках по вытертому ковру, накинул старушке бечёвку на шею, круговым движением обмотал и резко затянул. Бабушка как-то странно всхлипнула и стала заваливаться набок, наверное, она всё-таки спала. В эту секунду в телевизоре началась реклама зубной пасты, картинка сменилась, и в тёмном экране Дим увидел своё отражение. Он не очень хотел встречаться с бабушкой глазами, и вообще не хотел, чтобы она догадалась, кто её ублажает под конец жизни.
Почему-то ему становилось неуютно при мысли, что старая сволочь его узнает. Пусть лучше подохнет в уверенности, что напал грабитель. Жирные ноги в серых колготках задёргались, сползли на пол, а за ногами начало сползать всё её неопрятное трясущееся тело. Плоская дикторша в телевизоре гундела, что Европа страдает от небывалой жары, и помимо солнечных ударов вероятен всплеск психических и нервных расстройств.
Дим засмеялся.
Бабушка скатилась с дивана вместе с покрывалом, засучила ногами, но, к счастью, лицо её уткнулось в пол. На ковёр тонкой струйкой стекала слюна.
Дикторша обрадовала, что во Франции и Италии шесть человек, получивших тепловой удар, госпитализированы, и учёные связывают активность светила с неожиданным всплеском самоубийств. Дим подумал, что следует заставить Мирку надеть панаму, а то летом с её чёрными волосами можно запросто перегреться.
Руки у него затекли, устали до дрожи, и плечи дрожали, и спина, а верёвка больно врезалась в ладони. Бабка оказалась дьявольски тяжёлой, она не желала подыхать, и всей массой тянула Дима к полу. Она кашляла и извивалась; Диму пришло на ум сравнение с противными жирными гусеницами, которых он с друзьями в летнем лагере бросал в муравейник. Было забавно наблюдать, как беспомощные гусеницы барахтались среди сотен зубастых вражеских солдат. Солдаты рвали гусениц заживо.
Дим обожал следить за муравьиной трапезой до конца.
Когда старуха прекратила хрипеть, Дим для верности подождал ещё минуту. Боб предупреждал, что после верёвки человек может прийти в себя. Наконец, морщась от боли, Дим размотал бечёвку; на кистях рук остались чёрные полосы, а поясница ныла, словно он поднимал гирю. Растрёпанная седая голова гулко шмякнулась на паркет рядом с краем ковра. Измятая кофта на широкой старческой спине задралась, обнажив некрасивую розовую сорочку.
Четырнадцать минут.
В телевизоре вылезла белокурая грымза в очках и затеяла трёп про сою и прочие полевые культуры, можно их жрать или нельзя. Дим развернул диван ближе к стене, затем ухватил труп за ноги и оттащил в укрытие, между диваном и батареей отопления. Старая жаба весила килограммов сто, не меньше. Аккуратно застелил диван пледом, вернул на место подушку, рассыпавшиеся газеты и бабушкины очки. Дим заглянул в ванную, ополоснулся и с наслаждением, ни от кого не прячась, помочился в раковину. Затем он сходил на кухню за чебуреками.
После утомительной работы хрустящий, набитый мясом и лучком чебурек провалился только так.
Когда Дим закончил дела и присел перекурить, вся спина его покрылась пoтом. Дамочка в телевизоре спорила с волосатым щекастым толстяком. Она утверждала, что соя явилась причиной массовых отклонений в поведении животных, а толстяк напирал на опасность со стороны насекомых.
«Некоторые виды паразитов и клещей, — пугал толстяк, — пережили зиму и не впали в спячку. Среднегодовая температура в среднем на пять градусов выше той, что была сто тридцать лет назад. Врачи бьют тревогу, но это глас вопиющего… Пока не начнутся массовые эпидемии…»
Дама в очках кивала в ответ волосатому толстяку, но чувствовалось, что ей очень хочется побазарить о своём. Её гораздо больше занимали бешеные собаки, чем всякая мелочь вроде клещей.
Дим подумал, что очкастая блондинка — такая же дура, как училка литературы. Она точно так же ни хрена никого не слышит, кроме себя, невнятно гундит только о тех книгах, что нравятся ей самой, и немедля срывается на крик, как только пытаешься вставить слово. Сегодня на последнем уроке очкастая сука обозвала его тупым. Она так и сказала при всех, при Мирке и при Бобе. Сказала, что для тупых не намерена повторять трижды.
Очкастая дура. Ублюдочная тварь. Тебе придётся повторить столько раз, сколько я скажу.
Дим позвонил Бобу и приказал им подниматься наверх. Потом открыл замки на входной двери, вернулся в гостиную и топориком для рубки мяса вскрыл бар. На полировке остались следы жира. Он помнил, где лежала коробка сигар. Помимо сигар, двух запечатанных блоков настоящего американского «Мальборо», папаша хранил в баре прорву спиртного, но спиртное Дима пока не интересовало.
Он затянулся и закашлялся.
Потрясный кайф — стырить у «ботинка» сигару и закурить в комнате, прямо на диване. И стряхивать пепел в вазу, над которой мать так трясётся. Дим слушал, как громыхает лифт, и следил за дряблым ртом волосатого профессора в телике. Профессор настаивал, что четыре дуры, накануне прыгнувшие с моста, никак не зависели от солнца и от сои. Но тут же признал, что изменение климата может серьёзно повлиять на людей. Одно противоречило другому.
— Низачот! — Дим кинул в профессора блюдцем с бабкиным глазированным сырком. Блюдце разбилось, а сырок смешно потёк по экрану.
Тут выяснилось, что пока Дим был занят, к беседе яйцеголовых присоединилась третья участница, тощая, одетая в мужской костюм. Эта жаба здорово смахивала на училку химии, так же комично встряхивала башкой, и так же занудливо несла всякий бред.
«Возможно, мы стоим на пороге катастрофы, по сравнению с которой ядерное оружие покажется игрушкой, — вещала химическая женщина. — Известно, что в пятом поколении мышей, употреблявших геномодифицированную сою, наблюдались ужасные мутации… то есть пятое поколение родилось практически нежизнеспособным…»
«Позвольте, но мыши — это не люди!» — гордясь собственным остроумием, встряла плоская ведущая.
Дим зевнул, пристроил сигару на край обеденного стола и поднял с пола кастрюльку. Чебуреки были обалденно вкусными; следовало съесть как можно больше до прихода прожорливого Боба.
«Никто не в силах предугадать, какие злокачественные изменения в организме детей вызовут миллионы тонн кукурузы, которую они поглощают в кинозалах…»
«Взрослые тоже кушают», — ввернул толстяк.
«В том и беда. Мы не можем оградить детей от химии, навязанной алчными концернами…»
Дура, вяло констатировал Дим. При чём тут химия, при чём тут кукуруза, подумал он, когда через сто лет ничего не будет.
— Обана! — заходя в гостиную, воскликнул Боб. — Ни хрена себе, ты насмолил тут…
— Дим, я хочу пить… — протянула Мирка.
— Ну что? — спросил Киса. — Где? Чего?
Дим стряхнул пепел и небрежно махнул головой туда, где из-за дивана торчали две пятки в шерстяных носках.
— Жесть, — отвесил челюсть Киса. — Смачно. Цифровик бы.
— Зачот, — хохотнула Мирка и потянулась к сигаре. — Ой, а можно мне попробовать?
Дим несильно шлёпнул её по руке. Успеет ещё, накурится.
— Время, — сказал он. — Вали на кухню, сбацай похавать с собой, бутерброды там, ещё что.
— Ты сволочь… — протянул Боб. — Чебуреки сожрал… Слышь, дай колбасы хоть, у тебя ж до фига!
— Отсоси, — беззлобно посоветовал Дим.
— Где? — снова спросил Киса.
Дим поманил друзей за собой. Втроём они навалились на дверцу кладовки. С четвёртого удара замок сломался. Кладовка представляла собой узкое помещение без окон, заставленное ящиками и мешками. Но
