за домом сплевывает Луис и тихонько постанывает амортизатор. Видимо, охранник раскачивался, усевшись на капот. Нет, они явно распустились.
Я находился в центре маленького патио, с трех сторон ограниченного невысокими каменными, неряшливо сложенными стенами из грубых камней. Почти ощупью прошел по кругу, руки наткнулись на деревянные дверцы клетей. Внутри негромко проблеяла коза, другая, унюхав чужого, завозилась вплотную к загородке. Я обогнул двор по периметру, заглядывая за край, но ничего не мог различить, кроме трех- четырех бесконечно далеких огоньков на невидимых сейчас горных склонах. Догадка была верной: убежище располагалось в труднодоступном месте, куда вела единственная дорога. Весьма нелепо! Если бы показались звезды, стало бы легче сориентироваться, но небо оставалось плотно затянутым облаками.
В тот момент я еще не подозревал, насколько неумным окажется решение Пенчо провести остаток ночи в домике матери Мигеля. Катастрофически неумным!
Я вернулся к дому. Сквозь закрытые ставни нашего с Инной окна выбивался слабый лучик. Окно слева, в комнате, где расположился Хосе с парнями, было ярко освещено. Еще дальше влево моргало третье узкое окошко. Очертания дома терялись в непроглядной темноте. Наверняка старик опять уединился, он только и ищет повода побыть один. То ли медитирует, то ли молится своим «идолам».
Добраться до окон оказалось не так-то просто, пришлось вскарабкаться на стену. Спустившись с другой стороны, я долго не мог найти опору. Матерь божья, задняя стена домика вплотную примыкала к обрыву! Чахлые пучки света из окошек освещали кусок почти вертикального склона, образованного обломками породы. Кое-как, прижавшись животом к стене, я мелкими шажками перемещался вдоль узкого порожка, рискуя улететь в неведомую глубину. Происходило то, что многодумный Филин называет «мигом озарения»: я не мог объяснить, за каким чертом полез заглядывать в чужие форточки. К счастью, скальная порода не осыпалась, и, балансируя на кончиках пальцев, я сумел дотянуться до первой «гостиной».
Здоровяки прикорнули на высоких железных кроватях, не раздеваясь и не снимая оружия. Хосе курил, по-турецки сидя на полу, под потемневшим старинным распятием. Как верный волкодав, он спиной подпирал дверь следующей комнатки, куда удалился хозяин. Как можно осторожнее я перенес тяжесть тела на левую ногу, пригнувшись, миновал окно. Налетевший порыв ветра чуть не сорвал меня со стены. К счастью, мне удалось нащупать торчащий железный крюк. Из-под ноги скатился мелкий камень. Я послушал, как долго он скачет, и мысленно перекрестился. Несколько секунд восстанавливал дыхание. Если бы не два бледно- желтых квадрата, слева и справа, мог бы сойти за прикованного над бездной Прометея. Одна из ставен в крайней комнате была заперта, закрыть другую мешали цветочные горшки, стоящие на узком подоконнике. Старика я увидел не сразу, он совершал какие-то неясные манипуляции, стоя ко мне спиной. Комнатушка оказалась совсем маленькой. Узкая кровать у дальней стенки, дряхлый черный комод, лампочка под бумажным, перекосившимся абажуром, накрытый газетой столик. На застеленной кровати, поверх пестрого покрывала, валялись открытые сумки.
Пенчо чуть сдвинулся, продолжая правой рукой странные движения. На столе стояла тарелка. Дед окунал в нее ложку, которую тщательно отирал о край и отправлял куда-то, явно не к себе в рот. Из комнаты доносились непонятные звуки. Теперь, когда сердце перестало греметь в ушах, помимо шевеления коз в загоне и посвиста ветра, мне слышалось нечто вроде колыбельной. Слащавым сюсюкающим голоском Пенчо увещевал кого-то съесть еще ложечку такой вот вкусненькой кашки, такого вот объедения… Я был уже готов поверить, что дед окончательно свихнулся, когда уловил, что ему отвечают. Противным, скрипучим и в то же время шамкающим сопрано.
Сперва я решил, что это болтают Мигель с напарником, и уже начал планировать отступление, но тут Пенчо резко отошел в сторону и принялся копаться в бауле. А на столе…
На столе, возле открытого пластмассового контейнера, вроде тех, в которых перевозят крупных собак, на подушке покоилось отвратительное трясущееся существо. Вначале я усомнился, принадлежит ли урод к человеческой породе; затем предположил, что передо мной ребенок, искалеченный ужасной болезнью. Скудное освещение не позволяло толком ничего рассмотреть, тем более, что я удерживался на одной ноге, икры уже сводило от усталости, а пальцы левой руки, вцепившиеся в какой-то гвоздь, давно онемели. Но то, что я разглядел, стоило всех моих мучений.
Маленькое чудовище на столе произнесло вдруг вполне членораздельную фразу, и морок окончился. Ну конечно, никакой не ребенок, а невообразимо старая, беззубая карлица. Она действительно была больна, больна одной из тех редких медицинских напастей, что останавливают рост тела в раннем детстве. Я рассмотрел сморщенное пигментированное личико, ввалившийся перекошенный рот, из которого тянулись бурые слюни. Непропорционально огромная голова тяжело кренилась на сторону, так что корявыми скрюченными ручками старуха вынуждена была поддерживать себя в сидячем положении. Ног, если они вообще имелись, я не видел. Собственно, принадлежность к женскому полу угадывалась, скорее, по деталям гардероба: блестящим бусам, в несколько слоев накрученным вокруг тщедушного туловища, круглой тяжелой серьге, продетой в ухо, оранжевому детскому платьицу. Крупные уши карлицы походили на две пересушенные инжирины, поросшие торчащими седыми волосами.
Пенчо вернулся, держа платок и кружку с водой. Он обращался со своей кошмарной собеседницей с потрясающей нежностью. Карлица недовольно заворчала, Пенчо увещевал ее вполголоса, отирая остатки каши с коричневого дряблого подбородка. Я отпустил гвоздь, подождал, пока пальцы рук обретут подвижность, и потихоньку отправился в обратный путь.
Единственное, в чем я не сомневался, это то, что уснуть сегодня не смогу. Предположение оказалось более чем пророческим. Не успел я преодолеть стену внутреннего патио, как со двора донеслась оглушительная автоматная очередь.
12
Инна от выстрелов даже не проснулась. Я кубарем вкатился в келью, стащил ее, вместе с матрасом, на пол, под окно, щелкнул выключателем, дернул молнию сумки, распихал по карманам содержимое бокового отделения. Одного взгляда на дорогу через щелочку в ставнях мне стало достаточным, чтобы оценить обстановку. Приятного мало… Поросшая жидкими кустиками, каменистая площадка, где стояли оба джипа, еле-еле освещалась единственным фонариком, висевшим под козырьком сарая. Сарай (или амбар, или что-то в этом роде) — убогое белое строение — находился на противоположном конце двора, почти у самых ворот, через которые мы сюда попали. Луис исчез, мне показалось, что из-под колеса машины торчит чья-то нога. Так и есть! Парня пытались снять без шума. Скорее всего, метнули нож, но, падая, он пустил в небо очередь.
Инна помычала невнятно, задвигала ногами, подтягивая к себе одеяло.
Они либо на крыше, либо обходят дом сзади. В комнате, где спали бойцы, погас свет. Кто-то выскочил в коридор и улегся у входной двери. Щелчок предохранителя, команда шепотом, дыхание Хосе.
— Мы здесь, живы оба! — успокоил я и подергал Инну за плечо, одновременно зажимая ей рот.
— Тихо, тихо, милая, главное — не вставай, — за стенкой прошелестели шаги: один, двое… Третий, наверняка, крадется с тыла, но там обрыв, самое место встретить его, пока он не добрался до задней двери.
Оглушительно загрохотал пулемет Мигеля. В дальней горнице звенели стекла. Сволочи, полезли, как тараканы, сразу со всех сторон! Маленький шофер тоже стрелял, выбив прикладом «калаша» узкую фрамугу в коридорчике. Инна скорчилась на полу, зажимая уши. Задвижки над головой отлетели вместе со ставнями и половиной рамы; мелькнул черный пластиковый приклад. Решили брать штурмом. Такие поползновения следовало пресекать на корню. Хосе, прижавшись к стенке, вывернул локоть и разрядил в оконный проем полобоймы «узи»; кто-то кричал в рацию о подкреплении; вылетело еще одно стекло. Молодой метнулся на хозяйскую половину. Снаружи будто этого и ждали. Шипящая болванка протаранила сломанный карниз, подожгла занавеску и закружилась волчком на крашеных половицах. Инка закричала, вжимаясь в угол.
— Зажмурься, это газовая! — Я уронил на гранату первое мягкое, что подвернулось под руки, — новую махровую кофточку, и немыслимым баскетбольным броском вернул подарок на улицу. Очередь прошла в сантиметре от виска; на противоположной стенке кусками осыпалась штукатурка; что-то тяжелое, скорее всего распятие, свалилось мне на ноги; взорвалась лампа под потолком. «Узи» Хосе стрекотал, не переставая; Мигель в прихожей менял третий рожок, что-то визгливо выкрикивал; я схватил со стола кувшин, залил водой слезящиеся глаза. Резь терпимая, проморгаюсь.
Дьявол! Не успеешь оглянуться, они тут как тут! Любознательный метатель гранат уже пропихнул в дальнее окно большую часть туловища и закинул ногу; кровавый лучик целеуказателя метался по
