— Здесь не Америка, а страна островов, — весело добавил Леви.
Я тотчас решил, что переоценил умственные способности моих новых приятелей.
— Кто твой куратор? Винченто? — Барков принял у Марго истекающий соком, пышный ломоть пирога. — Значит, ты на его острове. А я на острове мадам Элиссон. И так далее…
— А все вместе — архипелаг, — хохотнул поборник религии. — Знаешь, почему у меня такая башка? Меня неправильно прихватили щипцами, когда вытягивали из родительницы. Они нарушили мои конституционные права уже при рождении…
— Соединенные Штаты находятся там, за великой щелью! — поделился Барков. Таким образом я впервые узнал о хитрых архитектурных особенностях Крепости. — Там действует одноногая, одноглазая демократия. По крайней мере, то, что действует, любит себя так называть. Сраная двухпартийная демократия.
— А здесь архипелаг Его святейшества, Пэна Сикорски, — дурачился Леви.
Я отважился на мучивший меня вопрос.
— Ты умеешь слушать мысли?
— Ты тоже умеешь, но боишься сквозняков в голове, — выдал Барков. — А у меня в голове давно сквозняк.
— Мысль изреченная — ложь! — глубокомысленно ввернул жертва акушера. — Барков мог бы стать великим гуру нового рая, вдали от протухшего архипелага. Он не слушает мысли, он подслушивает ветер, который их приносит. Я ему сто раз предлагал…
Я вздрогнул. Опять ощущение, что я проваливаюсь в японский фильм. Словно все мы — ничтожные пленники механизированного урода.
— Братишка зрит в корень, — Барков схватился за другую щеку. Когда он замолкал, его желваки начинали зловещую пляску. Стук шлепанца по полу я почти перестал замечать. — Сквозняки несут запахи химических реакций. Когда ты превращаешь химию в слова, смысл искажается.
— Леви, расскажи про сорок тысяч Будд, — попросила Таня. Она впервые подала голос, и я удивился, как правильно и певуче девочка говорит, Впрочем, взглянув на меня, тут же потупилась.
— Я слышу, как поют сорок тысяч Будд, — сквозь чавканье поделился тот. — Я построю такой храм, когда вырасту. Сорок тысяч улыбок будут подниматься спиралью к небу и поддерживать свод. И между ними можно будет летать, так густо разольется блаженство. Снаружи останется все плохое, вся пыль и перхоть. Все, что придумали седые дураки.
— Ты заметил? — дотронулся до меня Барков. — Этот пацан, впервые на свете, намерен создать неагрессивную религию. Концессия замкнутого блаженства, активно отгородившаяся от выделений демократии. Как тебе план?
— Эээ… — изрек я. Непонятно было, говорит он серьезно или издевается над собратом по несчастью.
— А внутри можно будет летать… — мечтательно ввернула девочка. Очевидно, она слышала этот бред сотни раз, но купалась в нем, как в ароматической ванне.
— А внутри мы будем летать, — согласился Леви. — И никого не бояться. Никто не сможет напугать Таню, потому что среди улыбок не выживет ни одно создание мрака. Когда сорок тысяч Будд смотрят друг на друга, рождаются мелодии света. Но я разбираю, о чем их песни. У каждого из них тысячи песней. Разобрать их смысл — значит проникнуть в сущее. Их песни обнимают вселенную. Таня считает, что песня всего одна. Так тоже может быть. Понимаешь?
Я жалобно воззрился на Баркова.
— Он просит меня пустить в голову сорок тысяч сквозняков, — без тени юмора подтвердил невротик.
— А ты хочешь проникнуть в сущее? — не отставал яйцеголовый. — Улыбка сорока тысяч Будд стоит всех религий. Понимаешь? Баркову и так все равно. Поможешь мне уговорить его?
— Уговорить? — Я беспомощно захлопал глазами.
— Знаешь, в чем кайф буддизма? — спросил Барков. — Во всеобщем отказе от жизни.
— Леви, прекрати запугивать нашего нового друга, — нараспев произнесла Марго и подмигнула мне. Я задумался, каким талантом должна обладать эта женщина, чтобы оставаться нормальной в этой компашке. Впрочем, что такое нормальность, как говорит наш уважаемый шеф?
Но тут произошло главное событие дня, прервавшее нашу ученую беседу. Дверь отворилась, и вошла она.
Куколка.
Я сразу дал ей это имя и, как выяснилось, не ошибся. Волнистые локоны, прическа под Мэрелин, пухлые губки и широко распахнутые серые глаза, прямо как у настоящей куклы. Даже чуточку ненатуральные, словно бы замершие навсегда в немом изумлении. Словно мир каждую минуту открывался ей с новой стороны. Плотная белая водолазка, джинсы, кроссовки. Она была одета совсем не как пациент. Лишь желтый браслетик с карточкой на запястье выдавал ее принадлежность к Крепости Лет пятнадцать, не больше, и тем не менее крепкая полностью оформившаяся фигурка. Когда Куколка потянулась взять у Марго поднос, я невольно отвел глаза. Ее крепкий зад так бесстыже оттопыривался и в каждом движении сквозила взрослость! Да, иного определения не подобрать…
И стало очевидным, что я нажил себе новое мучение. Именно тогда, Дженна об этом не знает, я впервые почувствовал эту муку. Я годами плавал в сети, читал и знал о сексе не меньше здоровых сверстников, но в опасной близи никогда не появлялась девушка или женщина, способная нанести такой удар.
Удар ошеломляющей силы.
Я давно примирился с тем, что никогда не стану космонавтом или моряком, никогда не проедусь на роликах и даже не сыграю в теннис.
Теперь мне предстояло убедить себя, что я никогда не стану мужчиной.
— Привет, — сказала девушка. — Меня зовут Дженна Элиссон.
15. АПОСТОЛЫ СМЕРТИ
Дорогой Питер! А не забыл ли ты нашу первую встречу? Мне кажется, ты тогда почти не обратил на меня внимания. Вы так оживленно болтали с этим русским самоубийцей! Мне стоило большого труда оторвать тебя от него.
Помнишь, я предложила тебе прогуляться вместе, а ты испугался, потому что привык к дисциплине, тебя ждала работа. Но потом-то я заметила, что ты совсем не против отлынить от всяких скучных тестов и поболтать со мной. Ты так неимоверно важничал, когда я пыталась разведать, чем вы там занимаетесь, в студии. Кстати, Питер, а ведь я до сих пор так и не знаю, что ты на самом деле изобретал.
Ты ухитряешься иметь больше тайн, чем я. А еще утверждаешь, что женщины хитрые и чаще обманывают мужчин! Это потому, милый, что ты судишь по книжкам и кино. Ты уж не обижайся, ладно, что я так нагло с тобой разговариваю? Я просто выпила немножко и совсем расклеиваюсь…
До автобуса еще больше часа, имею же я право тебя немножко поругать. Ну кто тебя, кроме Куколки, поругает?
Сказать по правде, я тебя тоже побаивалась. Остальных-то я знала давно, с ними увлекательно, особенно с Барковым. А с тобой я вообще не представляла, как себя вести. Старалась или смотреть в сторону, или прямо тебе в глаза, но не очень-то получалось. И не потому, что ты некрасивый. Ты у меня самый замечательный, но я была не готова к такому повороту.
Помнишь, когда мы с тобой пошли в парк, ты спросил у меня, правда ли Барков ясновидящий?
Я тогда отрезала, что это не мое дело. А ты сразу испугался… Да, да, ты испугался, что я разозлюсь и уйду. Тогда я спросила тебя о России, ты начал рассказывать, и мне стало так интересно…
Честно, Питер. Когда ты заговорил, я совсем не заметила, как заслушалась, и очнулась, когда нас нашла моя мама. Я перестала замечать, что ты инвалид, и все такое, так мне было интересно. Мы с тобой ухитрились почти сразу разругаться, помнишь? Потому что я сказала, что нет страны лучше, чем Соединенные Штаты, а тебя это так задело. Я-то, бестолковая, уперлась. Мне казалось — ну что он может знать о мире, что он видел? А оказалось, что ты видел и читал в тысячу раз больше, чем я. Мы заспорили, и мама прибежала взволнованная, что их опыт не удался.
Да, Питер, всего лишь опыт. Но не опыт над одним тобой. Они заранее договорились, что нам полезно
