сложно, ведь ежедневно они повторяют одно и то же, не хуже репетиторов. После Агаты Кристи я немедленно замахнулся на собрание стихов лорда Байрона. Слова оказались простыми, но смысл ускользал. Мне хватило благоразумия отложить книгу, но до сих пор, одиннадцать лет спустя, я могу по памяти прочесть половину «Чайльд Гарольда». Маме было не то чтобы наплевать, но она все глубже погружалась в себя. Язык не поворачивается произнести «погружалась в бутылку», хотя это правда.
Спустя семь месяцев маму лишили прав на меня. Несмотря на плач бабушки и вопли тети Лиды, им также не доверили опекунства. Очередная комиссия утешила, что в дальнейшем возможен пересмотр. Но не скоро, потому что мама и тетя Лида дважды попали в вытрезвитель, а бабушку признали немощной.
Вот и все. Начинался следующий кусок жизни, и дальше я помню все довольно ясно. В нашу квартиру, на улицу Розенштейна, я уже не вернулся, потому что дом пошел под расселение. Весь квартал, как выяснилось, долгие годы находился в зоне, опасной для проживания людей. Какая-то зараза в воздухе превышала норму в десятки раз. В больнице мне приходилось не так уж плохо, кормили и заботились. Только очень болела спина, и врачи собирались оплести мое туловище железными штырями. В те дни я много плакал…
А навещали меня даже чаще, чем других ребят. Прямо напротив моей кровати стоял телевизор, и приемник разрешили оставить. Вот только с книгами было похуже, тетка привозила нерегулярно. Пока не приехали буржуи и не взяли шефство.
Что еще? Смерть бабушки от меня скрывали. А маму упекли в диспансер для алкоголиков. Когда ей стало не о ком заботиться, она скатилась очень быстро. Навещала меня тетка. Положительные новости были редки, как орангутанги-альбиносы.
Спустя три месяца после того, как мудрое государство решило меня опекать, соседка Ангелина Петровна выбросилась из окна. Она бы, может, и не погибла, не так уж высоко, но угодила под колеса грузовика. Прицельно бросилась; шофер тяжеловоза заработал предынфарктное состояние. Тетя Лида сказала, что «гнусная ведьма» месяц почти не выходила, затыкала щели под дверью полотенцем и выломала у себя в комнате все розетки. А еще она периодически застывала и шептала про каких-то фарисеев. Когда милиция взломала дверь, на обоях и на окне было множество надписей ручкой, помадой и фломастером.
— Свихнулась, сучка! — незлобливо отметила тетка. — Сын у ней в тюряге, пила всякую бормотень, вот и тронулась!
— А что она написала на стене? — Мне вдруг стало жутко интересно.
Тетя Лида посмотрела на меня опасливо. Очевидно, ей пришло в голову, что не стоило делиться с впечатлительным ребенком подобными новостями. Но иных событий не произошло, а против соседей мы с ней всегда были союзниками.
— «Робин-бобин», — нерешительно произнесла тетка. — Знаешь, глупость какая-то, вроде детской считалки. «Робин-бобин»…
— Не надо! — истошно выкрикнул я, и сам испугался своего крика. Отчего-то мне совсем не хотелось, чтобы тетя повторяла эту присказку.
Больше врагов у меня не было. Пока что не было.
3. МОЯ МАМОЧКА
Милый Питер! Я купила покушать и, пока шла наверх, здорово перепугалась за свою память. Я не могу уверенно утверждать, что я тебе написала, а что только хотела написать. Мне теперь кажется, я просто раскачивалась перед экраном и мысленно разговаривала с тобой, забывая нажимать на клавиши. Все это очень плохо, симптомы отвратительные. Но я намеревалась рассказать тебе о маме.
Моя мамочка.
Я ненавижу ее. Да, вот так вот, люблю и ненавижу. Милый Питер, не обижайся, я ничего сама не знала. Ну, почти ничего, а потом стало уже поздно. Ты хороший, ты самый лучший в этом дерьмовом мире, и я очень-очень тебя люблю. Я попытаюсь рассказать все по порядку, то, что я не отважилась рассказать раньше.
Моя мамочка. Она ведь красивая. Да, да, совсем недавно я задумалась и пришла к выводу, что она красивая. Она почти не толстеет и ходит в джинсах того же размера, что и десять лет назад, сама мне хвасталась. Когда мы ездим купаться, с ней пытаются заговаривать мужчины.
Наверное, когда меня нет рядом, к ней тоже пристают. Но за маму можно не бояться. Бояться следует именно ее. Снаружи она славная, губы пухленькие, как у девочки, и выглядит не то чтобы беспомощной, а, скорее, доверчивой. Прямо как кинозвездочка пятидесятых, и прическа старомодная, и платьице бы ей очень пошло, и ужимки водевильные. Наверное, в моем возрасте ее тоже дразнили куколкой и дрались за право подвезти до дома. Но я не завидую тому, кто попытается сегодня залезть к моей мамочке под юбку.
Года три назад мы возвращались с ней в Клинику. Дело происходило на стоянке аэропорта, на самом нижнем ярусе. Я стояла у машины и караулила открытый багажник с нашими вещами, а мамочка выуживала из багажника сумки и переставляла их на тележку, чтобы везти внутри аэровокзала. Когда она нагибалась, кофточка у нее на спине задиралась, и становилась видна полоска белых трусиков и место, где не было загара. Я думала о чем-то важном и не сразу заметила, как трое мексиканцев хихикают, сидя в машине, и что-то болтают на своем. Мама повернулась и начала толкать тележку в сторону лифтов. Как назло, вокруг никого не было, совсем никого, на стоянке нижнего уровня вообще мало народу. Только мы вдвоем, и троица придурков в разбитой тачке. Уж не знаю, чего они там торчали, возможно, покупали драг, или другие темные дела. Тот парень, что поднимал шлагбаум, находился далеко за углом и не мог нас заметить.
Внутри меня все екнуло; я как почувствовала, что произойдет что-то нехорошее. А когда эта троица принялась размахивать руками и говорить всякие гадости, мне спину прямо холодом обдало. Но мексиканцы находились далеко и не видели маминого |лица, заслоняла большая пляжная сумка. Только когда она проезжала мимо них, парни засекли, что обращаются совсем не к девчонке, а к сорокалетней даме. Они немножко опешили, а мне стало смешно. То есть, не особо смешно, я не на шутку перепугалась, когда один из парней вылез из машины.
За поворотом были три лифта, и ни один из них не ехал. Как назло, ну ни единого человека, чтобы позвать на помощь. А то, что придется звать на помощь, я уже и не сомневалась. Приятного мало — оказаться лицом к лицу с малолетним отребьем, такие парни вечно таскают ножи, а то и пистолеты. Маме оставалось шагов десять до угла, где поворот к лифтам и лестнице, там висела телекамера, но добраться до поворота она не успевала.
Из помятого седана выбрался второй придурок и перегородил маме путь. Он ей что-то сказал, наверняка, какую-то гнусность, но я не расслышала. У меня была возможность — бросить открытый багажник с вещами и бежать вверх по закругляющемуся коридору, тогда меня наверняка схватил бы третий. Он тоже вылез и нацелился в мою сторону. Низенький, с черными волосами, завязанными в пучок, и висящими на заду джинсами. Парень точно наглотался чего-то, он даже не мог отойти от капота, его качало. Так и стоял, навалившись задом на машину, и ухмыляясь глазел на меня. Но я не побежала, струсила.
Мне показалось вдруг, что весь мир вокруг исчез. Реальной была только бетонная коробка, несколько механизмов на колесах, и мы, впятером. И я вдруг представила, что так и будет продолжаться вечно, что никто никогда не выйдет из лифта и не приедет сюда на машине. Слишком тихо было, и слишком мы все застыли, в разных позах. Я испытала невероятный ужас, наверное, никогда до того я так не боялась, хотя в Клинике со мной много всякого происходило. Но в больничных условиях любая боль и страдание почти всегда прогнозируемы. Я знала заранее, что буду страдать, и готовила себя к этому. А еще я знала наверняка, что любая боль когда-нибудь кончается. Ты понимаешь, мой милый, что я имею в виду. Ты ведь знаком с болью не понаслышке.
А тут все складывалось иначе. Я паниковала, потому что не видела конца кошмару. Господи, как я тогда перепугалась… Еще недавно я была невероятной трусихой, Питер.
Но рассказ не обо мне.
Тут мамочка крикнула, чтобы я не двигалась с места. Казалось, она только заметила, что здоровый боров в красной безрукавке тащит к себе ее сумку, а второй, с сигаретой, подставил ножку, чтобы тележка не могла ехать дальше, и хихикает, точно отвратительный гном. Он хихикал и никак не мог остановиться, тоже, видимо, укололся или нюхнул чего-нибудь. Такая противная круглая рожа с усиками, глаза, как ржавые шляпки от гвоздей, и штук пять цепочек вокруг немытой шеи. Готовый актер для фильма про серийного убийцу.
