— Могу представить, с каким трудом вам это удается.
— Ничуть. Я стерилизован, — заявил Зет. — Как и все Хранители.
Потрясенный Улье не нашелся, что сказать.
Тонкий голос, одутловатость, безволосый подбородок… Несчастный. И он еще гордится этим своим увечьем…
Разведчик Вспомнил о своем отце. Тот тоже был разведчиком, лучшим другом Старика. Он погиб в рейде. Мать Ульса не перенесла утраты. Она осталась жить, однако горе исподволь разъедало ее мозг, словно кислота. Когда наконец окружающие поняли, что кроется за овладевшими ею отрешенностью и замкнутостью, процесс оказался необратимым. Ее поместили в клинику. А мальчик, едва подрос, сбежал из интерната и пришел в разведучилище. Хотя его возраст не соответствовал условиям приема, его зачислили в курсанты. Отчасти из уважения к памяти отца, отчасти потому, что переупрямить пронырливого подростка оказалось делом безнадежным. Так Улье пришел в разведку. До сих пор не обзавелся он семьей, считая это не совместимым со своей профессией. Судьбы отца, матери и собственная казались ему слишком красноречивыми. И теперь, глядя на кудрявого бледного юношу, которого тоже постигли сиротство и отречение, но который отнюдь не считал свою участь несчастьем, разведчик почувствовал, как его сердце больно екнуло. В точности как тогда, когда он наблюдал в перископ за пляжем лохов. Еще раз убедился он, насколько величествен и всеобъемлющ Принцип, определяющий ныне жизнь ойкумены, эта фраза всего из трех слов, выбитая на постаменте Памятника всем жертвам…
— Я хотел бы уточнить жанр нашей беседы, — прервал его размышления Зет. — На дружескую болтовню это непохоже, не те у нас отношения. Если это миссионерская проповедь, то вы переоценили себя и к тому же избрали неподходящий объект. А если это допрос, то извольте держаться ближе к сути. Без психологических выкрутасов.
— Вы правы, — признал Улье. — Давайте и правда ближе к делу. Насколько я понимаю, Хиск и Тод — уроженцы другой планеты? Какой?
— Они с Золотой Канавы.
— А, знакомое местечко. С какими еще планетами вы сотрудничаете?
— Ни с какими. Исполнителей для наших целей мы намечаем и изымаем тайно. Гарантируем им неприкосновенность, свободу выбора и предлагаем добровольно сотрудничать с нами. Поскольку они внедряются к вам и получают агеронтон, не было случая, чтобы кто-то отказался.
— Вы сказали: «сотрудничают с нами», «мы»… Нельзя ли конкретнее, кто это — вы?
— Мы — тайная организация, которую возглавляю я, а до меня возглавляли мои предшественники.
— Сколько человек она насчитывает? Какова ее структура? Кого вы можете назвать поименно?
— В такие подробности я не углублялся. Мой покойный наставник до поры до времени посвятил меня лишь в основные детали. Он скончался внезапно. Мне известны связные, но и вы их уже знаете.
— Хиск, Тод, Эди и компания.
— Совершенно верно.
— А кто направляет и координирует деятельность ваших людей в космосе?
— Наш полномочный эмиссар. Собственно, мы с ним властвуем на равных. Я тем более мало знаю, что свои секреты он не доверяет никому. Это крайне осторожный и в высшей степени мудрый человек. На него мы полагаемся всецело.
— Кто же этот ваш эмиссар? — спросил Улье, холодея оттого, что ответ ему известен наперед.
— Главный диспетчер первого Космопорта.
Глава 4 «МЫ ДЛЯ ВАС ОРОНГИ»
Значит, Старик.
Да, все-таки он. И никакой ошибки быть не может. Зету незачем лгать. А даже если бы он вздумал возводить напраслину, выдвигать подставную версию, вряд ли он имел представление и цепи косвенных улик, которые превращали подозрения Ульса в почти стопроцентную уверенность.
Все сходится.
Но зачем, почему? Это уму непостижимо. Отречься от дела всей своей жизни — во имя чего? Вступить в тайный сговор с заклятыми врагами — какова цель? Поставить под угрозу свое доброе имя, славу, высокое положение и почет, в случае неудачи обрекая себя на клеймо предателя и вечное изгнание? Выбор поистине безрассудный. Не приобрести ничего сверх того, что уже имеешь, либо лишиться агеронтона и влачить остаток дней своих на задворках ойкумены, под надзором? Что должно было произойти, чтобы Старик — великий Старик! — стал отступником?!
Однако теперь не остается места для малейших сомнений.
— Значит, все-таки Старик, — повторил вслух Улье.
— Простите?
— Я сказал, Старик. В разведке до сих пор так кличут главного диспетчера.
— Мне неизвестен этот его псевдоним.
— Разумеется.
Повисло тягостное молчание.
— Что еще вы хотели узнать? — спросил Зет.
— Один маленький вопрос. Не докладывали ли вам на днях о ночных кражах на ферме? А если да, то какова судьба пойманного?
— Если кто-то в курсе такой чепухи, так это господин F. Если угодно, я задам ему этот вопрос по возвращении. Надеюсь, оно произойдет достаточно быстро?
— Сразу после того, как вы подтвердите на очной ставке, что вашим эмиссаром был главный диспетчер.
— Вряд ли он прибегнет к запирательству. Игра окончена. Нельзя ли вернуть меня в Башню безотлагательно?
— Нет. Я не могу упускать время.
— Но там, в Башне, за пультом сидит мой преемник, — начал Зет, и в его голосе почудились умоляющие нотки. — Он еще подросток. Сможет ли он отстоять равнину от оронгов?
— Будем надеяться.
— Вы понимаете, что можете стать виновником гибели всех лохов до единого?
— Они чуть не погибли в стартовом пламени. А заодно с ними и вся ойкумена. Так что не надо взывать к моей совести. Что касается излучателя, с ним способен справиться даже ребенок.
Они снова замолчали, не глядя друг на друга.
— Но почему, зачем?! Как он мог решиться на такое? — не выдержал Улье.
— Вы имеете в виду диспетчера?
— Если вы можете ответить…
— Охотно. Разгадка проста до предела. Она в том, что главный диспетчер, по-видимому, больше сочувствует нам, нежели вам.
— Одного сочувствия здесь мало. Ведь он готовил верную гибель для всей ойкумены. Он посягнул на Принцип Гуманности, вот что невероятно.
— Позвольте узнать, что это за Принцип?
— Неужели вам не известно?
— Я имею в виду, как его понимаете лично вы?
— Наверно, так же, как и миллиарды других людей, — ответил разведчик. — В первом Космопорте стоит самый большой в Галактике монумент. Памятник всем жертвам. На его постаменте начертано: «Он — это ты». Вот Принцип Гуманности в его чистейшем виде.
— Да, но в каком виде его исповедуете вы?
— Я не причиняю по своей инициативе другому человеку ничего такого, чего не хотел бы себе.
— Нет, не вы сам, а все вы, обрекшие нас на вечное изгнание?
