тех, кого поймает. Едой, новостями, проблемами, собой.
Ольга нашла глазами того самого вихрастого мальчишку. Он сидел в хвосте и смотрел фильм по монитору. Подошла, протянула орехи. Половину тут же схватил маленький трогательный очкарик, сидевший рядом. Парни набили рот орехами, не сказав «спасибо», и снова уставились на экран.
«Госпитальный синдром, – подумала Ольга. – Практически как у рублевских…»
– А вы даже фильм можете смотреть на итальянском?
– А все понятно! – сказал очкарик. – Это ж про мафию. Мы же к ним едем.
– К мафии? – засмеялась Ольга.
– Я не вру! – обиженно ответил очкарик. – Дядя Феручио работает в мафии. Он там самый главный!
– Трепи больше! – Вихрастый с набитым ртом бросил в него орешком. – Самый главный – дядя Эмильяно. Когда я вырасту, он меня возьмет в мафию! Он обещал! И к тому же у него одни дочки!
Ольга потрепала их по волосам и вернулась на свое место читать западный экологический журнал.
На таможне образовались две очереди. Левая – из галдящих детей; правая – из пьяных фестивальцев. За таможней детской очереди стояли и что-то выкрикивали несколько итальянских мужчин. Дети махали им руками и отвечали по-итальянски. А тот самый крохотный очкарик, шустро прошедший контроль, бросился на руки здоровенному детине с криком:
– Бонджорно, Феручио!
А тот поднял его мохнатыми лапищами и прижал к себе бережно, как девочки прижимают куклу, в глазах у него чуть не появились слезы, и он закричал:
– Васка! Васка! Финалменте!
И Ольге стало стыдно от того, что этих выброшенных родителями русских детей согревают итальянцы. Вспомнила слова «Васки»: «Дядя Феручио работает в мафии. Он там самый главный!»
И даже привстала на цыпочки, чтобы разглядеть главного мафиози. Но была разочарована – здоровенный, простецкий, пузатый, лысоватый, небрежно одетый итальянский работяга.
Написала мужу, дочери и сыну эсэмэс: «мы сели». Получила в ответ от мужа: «где таблетки для посудомоечной машины?», от дочери: «отдохни от нас немножко», от сына: «а мы тут у сереги тяжеляк слушаем».
По багажной ленте поехали чемоданы, старшие детдомовские девочки выхватывали их с радостным визгом и отдавали Феручио и его помощникам. А маленький очкарик стоял вплотную с ним и показывал всем своим видом, что это его Феручио, и сейчас он разберется с чемоданами, и станет совсем его, и только его.
Наташа никак не могла найти две свои сумки, взятые кроме чемодана. Ольга почему-то вспомнила, как их с Лизой Золотовой привели на экскурсию в холодильник дома Сестер Бери на Рублевке, где в комнате метров двадцать рядами висели шубы и на стеллажах стояли тонны кремов и шампуней.
– Можно, я здесь буду жить? – схохмила Лиза. – Я тогда подольше сохранюсь…
У Ольги была всего одна норковая шуба, подаренная мужем на сорокалетие. И эта шуба могла бы прочитать жильцам холодильника лекцию о настоящей жизни, потому что в отличие от них была очевидицей, соучастницей, а то и подстилкой стольких горячих историй.
И с каждой историей хорошела вместе с хозяйкой. Как известно, меха, жемчуга и женская грудь быстро вянут, если к ним никто не прикасается. Сестры Бери вяли. Стеллажи кремов и пахота косметичек были бессильны.
Ольга представила, как они собирали чемоданы на разных этажах своего пустого холодного замка, чтобы выпендриться друг перед другом. Потому что больше никого не интересовала дорогая коллекция нового сезона на шестидесятилетней даме в центнер весом.
Даша складывала на втором этаже черную коллекцию с массивными украшениями в дорогих футлярах; Наташа на первом – бело-розово-голубой китч, предательски подчеркивающий ее несвежесть.
Ольге стало жалко Наташу, попершуюся с этой коллекцией. Та никак не могла погрузить найденные сумки на тележку, а после операции на глазах ей нельзя было поднимать тяжести. Потребность выпендриться перед сестрой была мощнее страха отслоения сетчатки.
Ольга отняла у Наташи одну сумку. Она понимала, что шестьдесят – это так же, как пятьдесят, только немного больше. Потому что ей в этом году стукнуло 50, и когда она произнесла вслух «мне шестой десяток», то хохотала как сумасшедшая. И теперь при каждом удобном случае начинала фразу:
– Прошу учесть, что мне шестой десяток!
Особенно развлекало и заводило это ее тридцатилетнего любовника. Он прикалывался:
– Давай быстрее займемся инцестом, а то меня жена дома ждет и холку намылит! Я – простой торговец недвижимостью, а ты – древняя богиня воды, раздвигающая мои горизонты…
Он был милый парень и появился после того, как Ольгин муж изобразил уход к двадцатилетней цыпочке, решившей, что у него есть деньги, но быстро отвалившей, разобравшись. Выяснялово в семье кончилось бескровно. Ольга терпеливо объяснила взрослым детям, что мужской климакс – объективно тяжелое явление, требующее такта и бережности.
И даже ни разу не продемонстрировала мужу молодого торговца недвижимостью. Потому что видела, как раздраженно и испуганно он стареет. Силилась помочь, но он не хотел брать из ее рук легкость быть самим собой и принимать себя всякого.
У выхода из неапольского аэропорта стояла начальница фестиваля Дина Окопова, облитая шоколадом загара, с выбеленными солнцем волосами. В шортах и совсем открытой кофте цвета хаки она казалась просоленной морем, как Светлана Светличная в новелле «Тамань» фильма «Герой нашего времени».
Ольга была белокожая брюнетка, и жутко загорелые синеглазые блондинки казались ей прекрасными инопланетянками. Дина Окопова была в ее понимании стопроцентной инопланетянкой.
Она потратила кучу сил и сделала серьезный киношный бизнес. Потом нагадили, подставили, наехали и прислали рейдеров. И дальше, как в фильмах: с битьем, заламыванием рук, с лицом в снег, вышвыриванием бумаг из кабинета на улицу…
Ольга не понимала, как можно оклематься после такого, но Дина встала, отряхнулась, поболела, подепрессовала, выпрямилась, а потом степ-бай-степ слепила из воздуха фестиваль «Чистая вода». И как бы рублевские ни сплетничали и ни критиковали проект, никто из них не смог бы создать и его десятой части.
– Мне кажется, что в нашем возрасте в шортах, – конечно же, объявила Наташа, словно Дина не была моложе ее лет на 10 и худее килограммов на 50, – это слишком…
Словно на ней самой не было розовой кофты «лет на тридцать моложе хозяйки». А красавица Печорина и просто подошла в упор, взяла Дину за пуговицу и звенящим, немного визгливым голосом заметила:
– Я тоже была молодой. Но грудь так не выставляла…
– Ой-ой-ой, – откликнулся Шиковский так, чтобы Печорина могла сделать вид, что плохо слышит: – Как говорил Вильям наш Шекспир: «Как крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть!» Здравствуй, Дина, вышедшая из пены морской…
– Внимание, внимание! Все запомнили эту девушку! Это Лера – ваша переводчица! Комсомолка, спортсменка, красавица! Все ставят вещи здесь и организованно идут за Лерой! Не бойтесь, ничего не пропадет, их сразу погрузят в автобусы! – командовала Дина, отмечая проходящего мимо нее галочкой в списке. – Лера будет нам помогать на фестивале! Предупреждаю: вина и закусок в автобусах не будет! Итальянцы запретили, в их рейсовых автобусах это не полагается. Такие правила. Сейчас все организованно идут за Лерой в кафе. Там накрыт легкий фуршет. Магазины потом. Сигареты? Сигареты вы все равно не найдете, я потом из гостиницы пошлю водителя. У них сигареты нигде не продаются. Будьте внимательны, не отставайте! Все переходят дорогу, идут за Лерой!
– Дина, имей в виду, на этот раз я не уеду без доклада о воде! – предупредила Ольга.
– Хорошо, хорошо, – отмахнулась от нее Дина.
– Я серьезно…
– Волгина, дорогая, ты видишь, что в данную секунду это не актуально. Ты же специалист по воде, вот и посчитай, насколько их организмы сейчас состоят из воды, а насколько из водки. Сейчас они разбегутся как муравьи, где мы их будем ловить?
