Мартина в любовь отца, а с моей — в любовь сына.
Когда Мартин разбудил меня, солнце было уже низко и мрак ночи спускался над джунглями. Олень все еще спал. Мартин, положив предостерегающе палец на губы, шепотом сообщил мне, что один из раскрашенных дикарей проехал по реке в лодке и только что высадился за поворотом реки. Мартин заметил, что нам нужны лук и стрелы, чтобы охотиться, иначе мы скоро умрем с голоду. Решив что-то, Мартин взял свою шпагу и исчез в лесу.
Минуты проходили медленно: наступили сумерки; Мартин все еще не возвращался. Кругом была тягостная тишина — каждый плеск рыбы, каждое беспокойное движение раненого дикаря заставляли меня вздрагивать. Джунгли, казалось, были полны опасностями, прикрывая своей черной мантией тайны совершавшихся в них трагедий. Я уже решил, что Мартин заблудился.
Вдруг где-то далеко раздался крик совы. Я бросился вперед со шпагой в руке, но услыхал позади себя смех и спокойный голос Мартина:
— Уже достаточно темно, и нам можно отправиться, тем более что ничто не может нас задержать, так как я уговорил дитя природы одолжить нам свое оружие.
В его руке был лук, а на плече висел колчан со стрелами.
— У меня есть еще другая хорошая добыча, — сказал Мартин, вытащив небольшой мешок с сухими зернами.
Мы принялись жевать их и, разбудив Оленя, накормили также и его.
Затем мы спустили нашу лодку и отправились на запад.
На следующий день, пристав к берегу, мне удалось убить оленя из лука, приобретенного Мартином; сочные куски мяса, поджаренные на костре, придали нам новые силы. Индеец был в плохом состоянии, раны его гноились, и все тело горело в лихорадке.
К концу третьего дня мы достигли слияния двух рек; я предложил Мартину остаться здесь до выздоровления Оленя, с чем он согласился.
Мы расположились в тени больших скал на берегу кристально-ясной реки, быстро протекающей по скалистому руслу. Осмотрев раны Оленя, Мартин серьезно покачал головой и сказал, что необходимо удалить «дикое» мясо, для того чтобы раны могли заживать. Улучив минуту просветления, мы объяснили Оленю необходимость такой операции, и он сразу согласился на это. С этим несчастным дикарем Мартин был нежен, как женщина; его рука, такая тяжелая во время битвы, касалась тела больного легко и осторожно. Он срезал кинжалом гнилое мясо, пока кровь не потекла из ран ручьями, промыл их холодной водой и заботливо перевязал. Все это время Олень не издал звука. К следующему вечеру лихорадка исчезла, и Олень стал сразу поправляться.
Когда наш больной настолько оправился, что уже в состоянии был двигаться, мы с Мартином предприняли на несколько дней путешествие к вершине синего хребта гор, находившихся на западе. За этими горами лежала плодородная долина, окруженная к западу пурпурно-мрачными высотами другой горной цепи, увенчанной деревьями и окутанной таинственной мглой.
Наконец, мы заговорили с Оленем о судьбе его народа. Он был уверен, что оставшиеся в живых ушли в соседние деревни, но боялся, что очень немногие из них избегли смерти. Нападавшие, по его словам, были из воинственного племени, жившего далеко на севере и называвшегося «эйрки». Они были многочисленны и беспощадно нападали на своих слабейших соседей, уводя женщин и убивая всех, кто стоял у них на дороге. Хижин у них было, что деревьев в лесу, а людей, что былинок в поле — не перечесть.
Не спеша продвигаясь дальше на юг, мы делали частые остановки на несколько дней, во время которых охотились в зеленых прогалинах или занимались рыбной ловлей в прозрачных реках. Мы держались ближе к холмам, избегая мрачных, неприятных болот, и делали
ежедневно небольшие переходы, давая тем возможность Оленю восстанавливать свои силы. Однажды мы внезапно встретили большого медведя, который чесался у дупла старого, широко разросшегося дуба. Я нес лук и, быстро приладив стрелу к тетиве, пустил ее в медведя. Однако он встал подходить ко мне; я выстрелил вторично, но он медленно и настойчиво шел на меня; тогда я бросил лук и вытащил кинжал. Едва я это сделал, как он уже был возле меня и стал на дыбы, щелкая зубами и выпуская когти. Два раза я направлял на него свое короткое оружие, но он ударил меня своей сильной лапой, сорвал одежду вместе с мясом и бросил меня на землю. Но в этот момент сзади появился Мартин и воткнул свою шпагу по самую рукоятку в тело зверя. Олень оттащил меня от медведя и взял мой кинжал, который я все еще сжимал в своей дрожащей руке. Медведь повернулся, чтобы встретить нападение Мартина, и в это время краснокожий напал на него с тыла, быстро вонзив кинжал в бок зверя. Наконец, медведь упал, кровь его струилась из дюжины ран.
— Это оставит хороший рубец! — сказал Мартин, перевязывая мои раны.
Затем он прибавил сухим тоном:
— Вы счастливый, Петушок, — зверь не коснулся вашего лица. Однако мы должны отдохнуть здесь несколько дней, пока раны не заживут основательно.
Олень в это время исследовал дерево, которое привлекло внимание медведя, а затем подошел к нам с широкой улыбкой на лице. В каждой руке он нес по большому куску меда. Впоследствии мы увидели, что все дупло этого дерева было наполнено медом. Вместе с отборными кусками медвежьего мяса мед внес большое разнообразие в нашу пищу, которая в последнее время состояла из дичи и рыбы.
Через неделю я уже был в состоянии продолжать путешествие, хотя рана причиняла мне еще большие неприятности.
За это время я часто думал о судьбе колонистов форта Карла, думал и о том таинственном интересе, который проявлял ко мне Мишель Берр. Я тщетно ломал себе голову, стараясь угадать ту тайну, на которую он намекал. Но больше всего мне хотелось знать, буду ли я еще когда-нибудь во Франции, на моей милой, дорогой родине.
Все лето мы медленно двигались на юг, а к осени достигли страны, где было много песка и красной глины, а также простирались обширные луга, обильно покрытые травой. Мы шли день за днем, огибая края широких болот. Иногда нам казалось, что мы слышим слабый запах моря. Ежедневно мы спрашивали Оленя, когда наступит конец этому, но молчаливый туземец знал не больше нас, так как мы уже давно прошли те места, где обитали «санти».
Борода и волосы Мартина очень выросли и были нечесаны, и у меня, чему я был очень рад, появилась изрядная растительность на лице. Так, обросшие, оборванные бродяги, со всем своим имуществом за плечами, странствовали мы по этой безграничной пустыне.
Однажды мы расположились лагерем вблизи широкой, медленно текущей реки между двумя болотами. Опять мы очутились среди бородатых деревьев и искривленных растений джунглей. Олень был рад привычным местам, но я и Мартин хотели обратно туда, где благоухал свежий воздух, к прозрачным рекам, где мы себя чувствовали сравнительно в безопасности.
И вдруг сюда, в эту темную прогалину, пришел к нам тот самый вождь, который приветствовал Жана Рибо, когда мы высаживались у реки Май. Я сразу узнал его и произнес его имя «Сатуриона», Он ответил несколько раз «Ами! Ами!»
Оказалось, что мы снова находимся у той большой реки, где впервые стали ногой в Новом Свете.
Итак, мы снова стали жить среди краснокожих, занимались охотой и рыбной ловлей, снова стали изучать язык, на котором говорило это племя, называвшееся «крейки». Их образ жизни напоминал «санти», только это было более могущественное племя. Селения их были бесчисленны; цветущие поля обширны.
В течение нескольких месяцев мы жили спокойно, наша жизнь не нарушалась никакими приключениями. Изо дня в день мы охотились, занимались рыбной ловлей в этой цветущей стране, где зима была теплее, чем лето в других странах. Мы предпринимали длинные путешествия на лодках по рекам, пересекавшим болота. Вождь Сатуриона относился к нам милостиво; меня он называл «Нутха», что на их языке обозначало «Ястреб», за мою быстроту охоты; а Мартина — «Хонга» — Волк — за его храбрость во время битвы (Олень рассказал ему историю нападения на деревню «санти»).
Меня возмущала наша тихая жизнь; я скучал по Франции, жаловался Мартину, так что ему приходилось успокаивать меня. Иногда мы направлялись к морю, в надежде увидеть судно, которое заберет нас. Но недели превращались в месяцы, зима в весну, и надежда медленно умирала в наших сердцах.
Глава X
