я снова смогу стать человеком (что в моем случае возможно только вдали от любого рода сборищ). Представляю, какой зуд нападает на Вас в этот момент: «Что такое он проделывает по ночам, что позволяет ему не становиться таким, как я?» Вы и вправду хотите знать? Теперь, когда я остался один — то есть расстался с женой, — мне остается только читать, разглядывать гравюры, листать свои тетради и делать в них записи вроде этой, создавать свой собственный мир, в котором не будет места ядовитым шлакам и уродливым наростам — таким, как Вы с Вашей слизью, — которые делают нашу жизнь столь горькой и невыносимой, что мы поневоле начинаем грезить о другой (каюсь, заговорил во множественном числе; этого больше не повторится). В том мире Вас нет. Есть только женщина, которую я люблю и буду любить всегда, — отсутствующая ныне Лукреция, — мой сын Альфонсо и еще некоторые сменяющие друг друга персонажи, которые время от времени возникают, словно блуждающие огни, если у меня появляется потребность в них. Только в этом мире, в такой компании я бываю спокойным и счастливым.
И все краткие всплески счастья были бы невозможны без всеобъемлющего раздражения, мучительной скуки и невыносимой каждодневной рутины. Другими словами, без Вашего произвола и нескончаемых издевательств, которым Вы меня подвергаете, пользуясь своим высоким положением. Теперь Вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил о необходимости зла? Вы, должно быть, решили, сеньор приверженец стереотипов и общих мест, что я верю в необходимость порядка, законов, институтов и власти, которые позволяют обществу избежать распада и хаоса. А себя Вы возомнили этаким регулирующим механизмом, гордиевым узлом, необходимым для человеческого муравейника защитником и организатором. Нет, мой ужасный друг! Без Вас общество функционировало бы даже лучше, чем сейчас. Однако без Вашего стремления опошлить, отравить и укротить человеческую свободу я не ценил бы ее так сильно, и тогда мое воображение не парило бы так высоко, мои желания не стали бы такими пламенными, ибо такова моя форма протеста против Вас, закономерная реакция свободной и способной чувствовать личности, у которой собираются отнять свободу и чувства. Обратите внимание на этот парадокс: без Вас я был бы менее чувствителен и менее свободен, мои желания стали бы приземленными, а жизнь — совсем пустой.
Едва ли Вы меня поймете, но это не имеет ровным счетом никакого значения, ибо Ваши тупо выпученные глаза никогда не увидят написанных мною строк.
Кажется, дело было в Мехико? Да, они заехали под конец короткого отпуска по дороге из Акапулько обратно в Лиму. Дону Ригоберто пришло в голову нарядить донью Лукрецию мужчиной и в таком виде отвести в boite,[127] где поджидали клиентов проститутки. Росаура[128] —Лукреция немного пофлиртовала с мулаткой — дон Ригоберто видел, как она решительно касается голой руки девушки, как смотрит на нее наглым, призывным взглядом — и потащила танцевать. Оркестр наяривал мамбо Переса Прадо «Круговорот», на узкой танцевальной площадке яблоку было негде упасть, по залу метались разноцветные огни, но Росаура—Лукреция достойно справлялась со своей ролью. Мужской костюм и непривычная мальчишечья стрижка не причиняли женщине ни малейшего неудобства, не мешая проделывать головокружительные па и твердой рукой вести слегка растерянную партнершу. Взволнованный, преисполненный благодарности и нежности к супруге, дон Ригоберто отчаянно вертел головой, стараясь разглядеть танцующую пару поверх чужих голов и плеч. Когда оркестрик покончил с мамбо и фальшиво, но деликатно заиграл болеро «Две души» Лео Марини,[129] дон Ригоберто почувствовал, что фортуна улыбнулась ему. Исполняя его тайное желание, Росаура обхватила мулатку за талию и притянула к себе, а та обняла ее за плечи. В зале было слишком темно, чтобы разглядеть подробности, но дон Ригоберто не сомневался, что его драгоценная женушка, переодетая в мужской костюм, тихонько целует и покусывает шейку партнерши и старается прижаться к ней плотнее, как сделал бы возбужденный мужчина.
Покрытый испариной, еще не перейдя тонкую грань, что отделяет сон от яви, дон Ригоберто следил, как Росаура, в мужском костюме и при галстуке, выполняет его инструкции: подходит к барной стойке и наклоняется к обнаженному плечу привлекательной мулатки, которая строила ей глазки с того самого момента, как они тут появились.
Дон Ригоберто окончательно проснулся, но мулатка и Лукреция—Росаура все еще были здесь, в окружении веселых завсегдатаев сомнительного заведения, среди размалеванных женщин в платьях немыслимых цветов и их толстощеких клиентов с тонкими усиками и затуманенными марихуаной глазами, готовых в любой момент выхватить стволы и перестрелять друг друга по самому ничтожному поводу. «Этот экскурс в ночную жизнь Мехико нам с Росаурой запросто может стоить жизни», — подумал дон Ригоберто, ощутив сладкий холодок в груди. Перед глазами у него замелькали заголовки «желтой» прессы: «Двойное убийство: бизнесмен и его жена-трансвеститка найдены мертвыми в мексиканском притоне», «Мулатка была приманкой», «Расплата за грехи», «Таинственная гибель пары из высшего лимского общества в трущобах Мехико», «Запретный плод: их погубил разврат». Дон Ригоберто презрительно фыркнул: «Воображаю, какой шурум-бурум поднялся бы в нашем муравейнике, если бы нас и вправду убили».
Однако пора было возвращаться в притон, где мнимая Росаура все еще танцевала с мулаткой. Партнерши, позабыв стыд, целовались у всех на глазах. Постойте-ка: с каких это пор у проституток принято целовать клиентов в губы? Впрочем, разве в мире существует препятствие, непреодолимое для Лукреции— Росауры? Интересно, как она убедила мулатку раскрыть свои пухлые губы и впустить ее змеиный язычок? Предложила денег? Или просто соблазнила? Впрочем, это не имело значения, ничего не имело значения, кроме того, что влажный, сладкий и нежный язычок этой роскошной женщины проник в рот мулатки, что слюна — должно быть, пахучая и густая — мешалась со слюной незнакомки.
И тут дон Ригоберто спросил себя: а почему, собственно, Росаура? Ведь это женское имя. Чтобы образ получился законченным, мужской наряд стоило дополнить соответствующим именем, например, Карлос, Хуан, Педро или Никанор. Так почему Росаура? Дон Ригоберто поднялся в постели, набросил халат, машинально сунул ноги в тапочки и направился в кабинет. И без всяких часов было ясно, что тьма вот-вот начнет рассеиваться, скоро над морем начнет разгораться заря. Быть может, так звали какую-нибудь знакомую? Дон Ригоберто покопался в памяти: никаких Росаур. Значит, существовала Росаура вымышленная, сошедшая с холста, акварели, гравюры или страниц какого-нибудь романа, чтобы на одну ночь слиться с Лукрецией. Так или иначе, это имя подошло Лукреции, словно костюм, купленный в Розовой Зоне, когда он в шутку поинтересовался, не согласится ли жена исполнить его каприз, а она — «Как всегда, как всегда» — согласилась. Теперь Росаура стала такой же реальной, как эта парочка, — мулатка и Лукреция были почти одного роста — которая только что закончила танцевать и вернулась за столик. Дон Ригоберто вскочил, чтобы поприветствовать их, и церемонно протянул руку мулатке:
— Привет, привет, очень приятно, присаживайся.
— Умираю от жажды, — заявила мулатка, обмахиваясь руками, как веером. — Давайте что-нибудь закажем.
— Все, что захочешь, зайка, — сказала Росаура—Лукреция, одной рукой лаская ее подбородок, другой подзывая официанта. — Заказывай.
— Бутылку шампанского, — с торжествующей улыбкой распорядилась мулатка. — А тебя правда зовут Ригоберто? Или это псевдоним?
— Меня и вправду так зовут. Довольно редкое имя, не так ли?
— Редчайшее, — согласилась мулатка, подняв на него горящие, словно угольки, глаза. — По крайней мере, оригинальное. Ты и сам, как я погляжу, большой оригинал. Я в жизни не видала такого носа и ушей, как у тебя. Мамочка моя, какие же они громадные! Можно, я их потрогаю? Ты не против?
Слова мулатки — высокой, гибкой, с лебединой шеей, широкими плечами и бронзовой кожей, одетой в канареечно-желтое платье с глубоким вырезом — застали дона Ригоберто врасплох: он не знал, уместно ли отшутиться в ответ на вполне серьезную просьбу. Лукреция—Росаура поспешила на помощь мужу:
— Пока нет, зайка, — сказала она, потрепав мулатке ушко. — Вот останемся наедине, в интимной обстановке, и ты сможешь потрогать все, что захочешь.
— Мы что, останемся наедине втроем? — рассмеялась мулатка, удивленно распахнув глаза, обрамленные густыми шелковистыми ресницами. — Вот спасибо. И что я буду делать одна с вами обоими,
