желтыми с черной серединкой головками. Приходить сюда каждый год было мучительно, словно я должна была совершать некое покаяние, хотя, с другой стороны, кто еще мог вспомнить о нем, кроме меня? Льюис был совсем одинок, его семьей были мы, дети-псионы, к которым он относился как к родным. Я тоже была совсем одинока, и Льюис заменял мне семью до тех пор, пока мне не исполнилось тринадцать.
И если во мне было хоть что-то, чем я могла бы гордиться, то только благодаря Льюису.
Воспоминания – это проклятие псионов. Методы маги, с помощью которых они тренируют память, необходимы и в то же время беспощадны. Наша тренированная память должна хранить каждую деталь, каждую подробность любого события, магического круга, рунной вязи, страницы текста. Все это крайне необходимо при совершении Великого заклятия, где все должно быть строго на своем месте и в свое время, но это же превращает жизнь псиона в пытку, когда ему хочется о чем-то забыть.
К счастью, плечо у меня больше не болело. В этой части города людей почти не было, лишь редкие прохожие заскакивали в бакалейную лавочку, чтобы купить выпивку или пачку сигарет. Я же тихо стояла на углу улицы, прижавшись к стене, и вспоминала.
В качестве особого поощрения он повел меня в книжный магазин, и в тот солнечный и не по сезону теплый осенний день мне казалось, что металлический ошейник сдавливает шею не так сильно. В воздухе висел пряный запах сухих листьев, а небо было невероятного синего цвета, каким оно бывает только осенью. Эта синева резала глаза, в ней можно было утонуть. Льюис торжественно водрузил на свой крючковатый нос очки, и мы отправились на прогулку. Я не цеплялась за его руку, как раньше, когда была совсем маленькой; за последние годы я вообще стала значительно более самоуверенной. Мне так хотелось рассказать ему о том, что творилось у нас в школе, но мне не хватило духа.
Мы шли по улице, и Льюис спрашивал, что я думаю о книге, которую он дал мне почитать, – это был Цицерон; потом он сказал, если я хорошо сдам теорию магии, он даст мне почитать еще и Аврелия. «А как тебе понравился Овидий?» – спросил он, при этом его дешевая футболка и джинсы просто лучились радостью и удовольствием. Льюис никогда не одевался, как подобало социальному педагогу, и за это я любила его еще больше. Именно он подарил мне мое имя и привил любовь к книгам. Именно из-за него в голове двенадцатилетней девчонки рождались самые невероятные фантазии, например, что Лью – мой отец, который давно ждет подходящего момента, чтобы мне об этом сообщить.
«Очень понравился, – ответила я, – только этот человек не может думать ни о чем другом, кроме женщин. Как все мужчины». Льюис почему-то рассмеялся, а чему он смеялся, я поняла, только став взрослой. Тогда же я смеялась вместе с ним, радуясь, что ему весело и что ему хорошо со мной.
Я уже собралась еще что-то сказать, когда из-за угла внезапно выскочил трясущийся человек с расширенными зрачками, от которого за версту разило хлорменом-13. Наркоман, обезумевший от ломки и желания достать новую дозу. Глаза человека остановились на старинном сверкающем хронографе Льюиса, который тот гордо носил на руке вместе с персональным датчиком. А потом – шум, крики и нож. Льюис кричал, чтобы я уходила, но я словно приросла к тротуару и смотрела, как вспыхивает на солнце нож наркомана, и этот блеск резал мне глаза. «Беги, Дэнни! Беги!»
Глаза начало пощипывать. От дождя пальто и волосы промокли насквозь; я стояла именно там, где стояла в тот день, а потом повернулась и побежала прочь, вопя от ужаса, пока наркоман расправлялся с Льюисом.
Разумеется, очень скоро этого человека поймали, но хронографа у него уже не было, а его мозг был настолько изъеден наркотиком, что парень не мог вспомнить даже своего имени, не говоря уже о том, куда дел какое-то старинное барахло. А Лью вместе с его книгами, его любовью и его благородством навсегда покинул меня, отправившись в безжизненную пустыню смерти, то царство, где я до сих пор остаюсь чужестранкой, даже если бы и знала путь к его границам.
Я положила цветы на мокрый тротуар, как делала каждый год. Тихо зашуршал пластик. Кольцо с гематитом вспыхнуло, отбросив с матовой поверхности яркий лучик энергии.
– Эй, – прошептала я. – Привет.
Разумеется, среди необозримых зеленых полей Маунтхоупа у Льюиса была могила, на которой стояло его имя. Но школьнику добираться туда на общественном транспорте было очень долго, я все равно не успела бы вернуться вовремя, поэтому приходила сюда, в центр города, где мой учитель умер почти мгновенно. Если бы я была старше, если бы была хорошо обученной некроманткой, то сумела бы отогнать наркомана или вернуть к жизни изуродованное тело Льюиса, не дать его душе перейти на ту сторону моста, откуда льется голубое свечение смерти… если бы я была старше. Если бы я не растерялась, то сумела бы сбить наркомана с толку, отвлечь его на себя; ошейник на моей шее означал, что я не могу применять свои парапсихические способности, но были же и другие способы. Что-то такое, что я могла бы сделать.
Должна была сделать.
– Я скучаю по тебе, – прошептала я.
Я пропустила всего две годовщины. Первый раз я поступала в Академию и приехать не смогла, а второй был годом смерти Дории, убитой демоном. Тогда я не знала, что он демон.
– Я так по тебе скучаю.
«Nihil desperandum!» – крикнул бы мне Льюис. «Никогда не отчаивайся!»
Другим детям читали сказки. Меня же Льюис воспитывал на произведениях Цицерона и Конфуция, Мильтона и Катона Эпиктета и Софокла, Шекспира и Дюма. И на закуску – Светоний, Блейк, Гиббон и Ювенал. «Эти книги выжили потому…», – говорил мне Льюис, – что приблизились к бессмертию, так же как и ты. Это хорошие книги, Данте, настоящие, они тебе помогут».
Они и правда мне помогли, да еще как.
Вздрогнув, я вернулась к действительности. Над головой, гудя и завывая, проносились воздушные авто – ховеры. Вокруг раздавались звуки шагов – люди шли по своим делам, но на этой стороне Седьмой никого не было, поскольку здесь располагались в основном жилые здания, обитатели которых или ушли на работу, или еще спали. Маргаритки ярко выделялись на щербатом тротуаре – желтое пятно под упругими струями дождя.
– Что ж, – тихо сказала я, – до встречи в следующем году.
И медленно повернулась на каблуках. Первые шаги, как обычно, дались мне с трудом, но я не стала оглядываться. Впереди у меня еще одно свидание. Дома меня ждет Джейс, который наверняка притащил из «Тривизидеро» несколько головидеодисков с сериалами. Наверное, опять будет «Отец Египет» – мы с Джейсом обожали этот фильм и знали наизусть почти все его диалоги. «Что там крадется в тени? Египет, владелец Скарабея Света, откроет эту тайну!»
Как ни странно, я заулыбалась. Опять.
Глава 2
Серое утро перешло в тихий пасмурный день, когда я постучала в деревянную дверь. За спиной горели уличные фонари, под ними на земле покачивались оранжевые круги. В окне, выходящем на улицу, светился неоновый магический знак – настоящий антик, он гудел, как машина, бросая отсвет на куртинку тысячелистников. Я чувствовала себя выдохшейся и опустошенной – так всегда у меня бывает после очередного задержания, а тут еще кровь на одежде и этот запах гнилых фруктов.
Дверь была выкрашена в красный цвет; защитное поле маленького кирпичного домика, окруженного милым, но довольно запущенным садом, было очень мощным и практически непроницаемым. В этом саду калифорнийские маки переплетались с полынью, настурциями и наперстянками; что-то еще цвело, но большинство цветов уже облетели и поникли, чувствуя приближение холодных зимних дождей. Я ощутила резкий запах розмарина – наверное, она недавно срезала стебли, чтобы их засушить. Летом, когда сад превращался в сплошное буйство красок, защитное поле продолжало его охранять – надежно и строго. Насколько мне было известно, Сьерра никогда не выходила за пределы своего участка. Я ни разу не слышала, чтобы хоть кто-нибудь встретил ее в городе; впрочем, это не мое дело.
Я пришла сюда совсем по другой причине. Даже мутный дневной свет больно резал мне глаза; очень хотелось, чтобы стало хоть немного темнее. Как и большинству псионов, днем мне немного не по себе; боязнь дневного света – это у нас в генах. Зато когда наступает ночь, я оживаю. По крайней мере, в этом я
