Возвращение мертвеца

нечеловеческие запахи; мой собственный запах, запах дыма и демона, внезапно закрыл меня, словно щит. Сунув руку в карман, я крепко сжала серебряный наконечник, завернутый в кусок пластика.

От прикосновения холодного металла я вздрогнула и пришла в себя. И сразу присела на пол, сжавшись, словно перед броском. В правой руке я сжимала меч, в левой – наконечник хлыста.

«Зачем мне мел? Я же наполовину демон».

Воздух пришел в движение, завертелись маленькие вихри, послышался треск, слабые разряды, и на линолеуме начал появляться знак, созданный энергией. На это ушло несколько секунд. Когда все было кончено, вокруг меня пылал ярко-красный двойной круг, довольно сносно начертанный энергией, а между кругами извивались слегка измененные глифы пожирателя, созданные Келлерманом Лурдесом. Внезапно все свечи, которые притащил в столовую Лурдес, вспыхнули теплым, приветливым светом. Наконечник загудел, испуская свет и тепло. От кармана, в котором лежало четвертое ожерелье, пошел дым. Мне было не до него; затаившись, я ждала.

Внезапно одно из заколоченных окон с треском распахнулось. За ним другое. Третье. На пол посыпались щепки.

Тишина. Итак, все будет кончено здесь.

«Вы верите в судьбу, Данте Валентайн?»

Я жадно хватала ртом воздух, шрамы на спине ожили и обожгли болью. Клеймо на ягодице заболело сначала слабо, потом сильнее, сильнее, и вот уже я едва не ору от боли. От кармана шел легкий дымок. Я ждала.

Дверь, ведущая в столовую, заскрипела, начала медленно открываться и вдруг с грохотом распахнулась, сорвавшись с петель. И в столовую, неуклюже ступая, ввалился Келлерман Лурдес.

Увидев его так близко, я вспомнила, каким он был в школе – долговязый, неуклюжий, прыщавый скинлин, который всегда держался в стороне, что бы ни происходило. О нем в «Риггере» никогда не шептались по углам и не сплетничали. Его попросту не замечали. Он был человеком-невидимкой.

Глядя на него, я начинала все понимать. Войдя в комнату, Келлер уставился на меня мертвыми темными глазами, в которых вспыхивали колючие голубые искорки; его пухлые отвислые щеки слегка подрагивали.

– Значит, ты уже тогда был пожирателем, – прошептала я, словно вновь стала четырнадцатилетней девчонкой.

Маленькой напуганной девчонкой.

Так вот почему он казался невидимым; вот почему смог подобраться к Мировичу в ту роковую ночь, когда с ним пришли Полиамур и Долорес. Келлер скрывал, что стал пожирателем; и в самом деле – если ты психический вампир, не станешь же ты орать об этом на каждом углу! Нет, пожиратели делали все, чтобы казаться невидимыми, особенно для детей; именно это и делало их смертельно опасными. В какой-нибудь нормальной школе Гегемонии его бы осмотрели, выявили болезнь и подвергли лечению, иначе говоря, спасли, после чего он вернулся бы к жизни нормального, здорового псиона. Но в королевстве Мировича все оставили как есть… и Келлер воспользовался своим состоянием, чтобы убить Мировича, вызвав себе на подмогу еще несколько учеников, а возможно, он вобрал смерть директора в свою психику, навеки превратив себя в пожирателя – или, хуже того, в мула, который тащит пожирателя. В физическое тело, которое везет на себе ка погибшего директора.

Келлер уставился на меня; его лицо было неподвижно, словно деревянная маска. Затем в его глазах что-то сверкнуло – сначала в самой глубине, потом ближе, ближе, и вдруг он заговорил.

– Ты… не… одна… из… них. – Склонив голову набок, он шевелил губами, пытаясь справиться со своим голосом. – Ухо… ди. Уходи… отсюда… Я не могу… удержать…

– Он оседлал тебя, – громко сказала я. – Превратил в раба. Но ведь ты сдерживал его целых десять лет.

Было приятно сознавать, что моя догадка оказалась верной, хотя мне и было немного стыдно оттого, какой дурой я была все это время. Теперь же все стало ясно как день.

– Я не могу… – выдавил из себя Келлерман Лурдес, пуская слюни. Его тело выгнулось в одну сторону, потом в другую, словно внутри его шла жестокая борьба. – Я не могу его удерживать. Больше не могу… ты… беги.

Внезапно его голова дернулась вперед, как у змеи, когда она атакует. Наконечник, который я держала в руке, жег мне пальцы ледяным холодом, но я продолжала его сжимать. И ждала.

От глифов, которые я начертила на полу, начал струиться голубой свет. Из кармана моего пальто выпало последнее серебряное ожерелье, сумев прожечь дырку даже в особо прочной кевларовой ткани. Извиваясь, словно живое существо, ожерелье упало на пол; послышался странный мелодичный звон.

Магические круги начали потрескивать. Голубой свет вспыхнул, словно молния, и тогда я увидела, как задергалось тело Келлермана Лурдеса, когда из его рта, носа, глаз и ушей полезла дымящаяся эктоплазма. Я резко отпрянула назад, но ка Мировича стремительно рванулось ко мне, стараясь достать меня своими когтистыми лапами. Но это был уже не Мирович, сутулый директор-пожиратель, любитель поизмываться над детьми.

Это было его ка, превратившееся в огромного монстра. Внезапно из глаз ребенка выглянул Мирович с когтями, клыками и жуткими, мертвенно-белесыми глазами гоблина, порождения детских кошмаров.

Не помня себя от ужаса, я завопила и бросилась бежать, забыв о своем мече. Магические круги взорвались, и в спину мне ударил такой разряд, что я покатилась по земле, кашляя и задыхаясь; я все еще визжала, когда директор запустил в меня когти и вспорол мне живот до самых ребер. Хлынула черная кровь демоницы, тело свело судорогой, и тогда Мирович нырнул в мой широко открытый рот, наглухо забив мне горло дымящейся вязкой эктоплазмой.

Глава 36

Я захлебывалась, давилась, задыхалась. Я билась в агонии, в то время как острые когти продолжали рвать мою кожу и внутренности, которые уже начали вываливаться наружу; мои глаза вылезли из орбит, словно огромное давление вытолкнуло их наружу.

«Ученицу Валентайн просят срочно зайти к директору».

Я медленно поднимаюсь по лестнице, волоча ноги по деревянным ступенькам; мои шаги звучат как траурный барабанный бой. Улыбка Мировича, когда он берет меня за плечо своей сухой тонкой рукой. «Для тех, кто не желает подчиняться правилам, мы приготовили нечто особенное, мисс Валентайн». Я встречаюсь взглядом с Роанной, и от тяжелого предчувствия сжимается сердце. Она все рассказала своему социальному педагогу, а Мирович об этом узнал.

Тело Роанны висит на проводах, она бьется в конвульсиях; слышится треск. Пальцы Мировича впиваются в мое плечо; он тащит меня в ад… клеймо, раскаленное докрасна клеймо. Кожаные ремни на руках, я ору, пока у меня не срывается голос… закончив со мной, он прижимает к моему телу раскаленное железо; по моим ногам течет сперма; спинка стула больно врезается в грудь, мне трудно дышать, звуки шелестящего, как сухая бумага, голоса заполняют собой весь мир; в памяти всплывают страшные воспоминания, вырываясь из-за наглухо запертой двери - той двери, которую я, покидая«Риггер-холл», захлопнула и навеки заперла на замок, двери, которую я должна была закрыть, чтобы продолжать жить. Вернее, выживать.

Пальцы. В моем мозгу. Они скребут, рвут, царапают. Больно, мне больно.

«Теперь понятно, почему дух Кристабель не смог вернуться назад»…

Тварь, засевшая в моем мозгу, внезапно отпрянула, явно не ожидая, что я еще способна думать, что еще не сдалась. Отчаянным напряжением воли я ухватилась за свою последнюю здравую мысль, как жертва кораблекрушения хватается за спасательный круг, и, вцепившись в нее ментальными зубами, начала бороться.