В этом ключе и надо рассматривать вопрос о воле божественной, воле человеческой, об их взаимном отношении и о двух волях в Христе. О том, что грехопадение стало следствием свободы воли, данной человеку при творении, учили многие отцы церкви едва ли не с апостольских времен. Часто в свободе воли видели признак совершенства человеческой природы, своего рода «дар» Бога человеку. Преподобный Максим взглянул на эту проблему под новым углом. Прежде всего он не согласился с тем, что свободу воли и свободу выбора надо относить к совершенству свободы; напротив, они есть умаление и искажение той подлинной свободы, которая дана была человеку при творении. Ибо подлинная свобода есть безраздельное, непоколебимое, целостное устремление души к Богу. Почему вообще «выбор» понимается как обязательное условие свободы? Можно ли с этим согласиться? Так, Бог действует в совершенной свободе, но именно Он не колеблется и не выбирает. Выбор же всегда предполагает раздвоение и неясность, то есть неполноту, нетвердость воли. Низвержение воли во время грехопадения именно в том и заключается, что были утрачены целостность и непосредственность, что воление развернулось в сложный процесс искания, пробы, выбора. Между тем мерилом совершенства воли следует считать ее простоту. А это возможно только через известные слова: «Да будет воля Твоя». В них и заключается высшая мера свободы, приемлющая первотворческую волю Божию.
Грехопадение было волевым актом, нарушившим божественную волю, в нем произошло повреждение человеческой воли и разобщение ее с волей божественной. В этом смысле грех есть не что иное, как ложное избрание, ложная обращенность воли. Зло как таковое, зло абсолютное не существует изначально, зло возникает как извращение разумной воли, уклонение от Бога к небытию. В результате грехопадения человек потерял способность узнавать Бога и божественное и, по неведению, обратился к материальному. Его сознание переполнилось чувственными образами, и от этого он попал в безысходный круг страсти Исцеление человеческой природы в таинстве Боговоплощения должно было стать прежде всего восстановлением человеческой воли в ее полноте. Раз воля была источником греха ветхого Адама, то именно она прежде всего и требовала врачевания. Спасение не совершилось бы, если бы не была воспринята и исцелена сама первопричина, первоязва грехопадения. Если бы в Христе была бы только одна (то есть божественная) воля, воплощение оказалось бы неполным, и исправление человеческой природы в воплощении имело бы в себе изъян, причем в самом существенном пункте. Но каким образом в едином существе могут быть две воли? Преподобный Максим, разбирая этот вопрос, писал, что между божественной и человеческой волями в Христе не было и не могло быть противоречия, ибо воля Христа была первозданной, которой еще не касалось дыхание греха. Поэтому в ней не было колебаний и противоречий. Она была внутренне единой и полностью согласовалась с волей Божией. Поэтому в Христе не было столкновения двух природных воль. (Но это согласование воль не было их слиянием, то есть нельзя рассматривать это так, что божественная и человеческая воли породили как бы третью — богочеловеческую. Подобный подход ведет к нарушению другого догмата — о неслиянном единстве божеского и человеческого естеств в Христе.)
В Боговоплощении исправляется природа падшего человека. По вознесении Христа она вновь обретает нетленность, и в конце света на Страшном суде телесно воспрянут все люди, в том числе и грешники. Но воля каждого отдельного человека не может быть исправлена таким же образом. Тут каждый сам должен позаботиться о своем излечении. Пример для этого — жизнь Христа — у всех на слуху. По мере распространения христианства все больше людей будут следовать ему. В этом постепенном (через исправление воли) обожении людей суть и цель всей послеевангельской истории А движется она к кончине мира, когда прекратятся время и всякое движение Тогда мир умрет видимой своей стороной и в то же время воскреснет вновь. И человек воскреснет в этом новом мире, находясь в единстве с ним как часть с целым, как великое в малом Воскресение будет обновлением и одухотворением человечества Бог тогда будет всем и во всем, и все станет совершенным символом единого Бога Все будет проявлять только Бога, и ничего не останется вне Него. Это будет восстановление исконного лада, утраченного в грехопадении. Но не для всех это будет блаженной субботой и покоем. Только люди доброй воли (то есть те, кто сумели согласовать свою волю с волей Божества) найдут в любви и радости богообщения предел и исполнение своей жизни. Для нечестивых воля Божия останется чем-то внешним. Соответственно, для первых огонь Божества откроется как свет просвещающий, а для вторых — как пламень опаляющий и жгучий.
Учение Максима нашло отклик у многих православных священников. Под его влиянием в 646 г. собор африканских епископов осудил монофелитство. Из Карфагена Максим перебрался в Рим и здесь также с успехом действовал в пользу православия. В 649 г. по его совету папа Мартин собрал в Риме большой собор из 150 западных епископов (известный под названием Латеранского), на котором было вынесено четкое и решительное догматическое постановление о неслитном двойстве естественных волений во Христе. Все эти действия были оценены в столице как раскольнические В 653 г новый император Констанс II велел заключить папу Мартина и Максима под стражу и доставить их в Константинополь.
С этого времени началась пора мученических подвигов Максима. Босой, без одежды, со скованными руками он был с позором проведен по улицам столицы и затем заключен в темнице. На суде его обвинили не только в церковном расколе, но и в том, что, будучи в Африке, он способствовал передаче тамошних провинций под власть мусульман. «Какое дело мне, иноку, — отвечал Максим, — до завоевателей городов, и мог ли я, как христианин, иметь общение с сарацинами?» Судьи вызвали нескольких лжесвидетелей, Максим легко развеял их клевету, но не добился тем облегчения участи ни для себя, ни для своих соратников. Папу Мартина вскоре сослали в Херсонес, где он и умер от голода. Участь Максима была еще печальнее, так как враги во что бы то ни стало хотели добиться его публичного раскаяния.
Высланный поначалу в городок Визию во Фракии, он в 655 г. был переведен в монастырь Св. Феодора в Константинополе. Максиму вернули книги, вещи, дали возможность пожить в хороших условиях, а потом стали добиваться от него если и не отказа от своей веры, то, по крайней мере, молчания. Просили его оставить обсуждение спорных вопросов и не поднимать свой голос против императора Максим отказался. Его спрашивали, почему он не хочет иметь общения с константинопольским престолом. Максим отвечал, что когда он увидит Константинопольскую церковь прежней, очищенной от ереси, тогда он с радостью обратится к ней и будет сыном ее, как и раньше. Ему указали на то, что новое исповедание веры не является волей одного императора, но принято на соборах епископов. Максим возразил, что, напротив, исповедание это было осуждено Римским собором. «Не имеет значения этот собор, — говорили ему, — потому что он созван без императорского повеления». Максим отвечал: «Если утверждаются только постановления соборов, созванных по царскому повелению, то не может быть православной веры». Ему указывали на неполитичность его поведения, ибо в тот момент, когда империи грозит нашествие мусульман, он воздвигает церковный раскол, сеет смуты и волнения. Затем передали Максиму не приказ уже, но просьбу императора вступить с ним в церковное общение. «Ибо, — передали ему слова Констанса, — мы твердо уверены, что когда ты вступишь в общение с святой Константинопольской церковью, то присоединятся к нам и все те, которые ради тебя и под твоим руководством отпали от общения с нами». Когда Максим отказал и в этой просьбе, к нему стали подступать уже с гневом и яростью.
Его спрашивали. «Скажи, злой старик, одержимый бесом! Не считаешь ли ты еретиками всех нас, и город наш, и императора?» С ним опять стали обращаться грубо, и после многих побоев и унижений вновь отправили в ссылку в Перверу, где он пробыл пять лет в тяжелом заключении.
В 660 г. Максима вновь привезли в Константинополь и стали добиваться того же.
Его спрашивали: «Вступишь в общение с константинопольским престолом?» «Нет», — отвечал Максим. «Почему же?» «Потому, — стоял на своем Максим, — что предстоятели этой церкви отвергли постановление четырех святых соборов, приняв за правило «девять глав», изданных в Александрии». Ему возражали: «Неужели ты думаешь, что спасешься один, а все прочие погибнут?» Максим отвечал: «Не дай мне Бог осуждать кого-либо, что я один спасусь. Однако же я соглашусь скорее умереть, чем, отступив в чем-либо от правой веры, терпеть муки совести». Пытаясь сломить его упорство, говорили, что уже и его римские единомышленники приехали в Константинополь, чтобы причащаться вместе с патриархом, на что Максим твердо сказал: «Если и вся Вселенная начнет причащаться с патриархом, я не причащусь с ним». Смущенные наконец его непреклонностью, судьи спросили: «Неужели совершенно необходимо исповедовать в Христе две воли?» «Совершенно необходимо, — отвечал Максим. — Если этого нет и если человеческое существо не обнаруживается в действовании, то каким образом можно признавать Христа истинным человеком?» «Мы видим, что все это правда, — говорили ему, — однако не огорчай императора, который, ради мира церкви, повелевает молчать о тех вещах, которые порождают разногласие». «Я не хочу
