Нет, я не могла себе представить, чтобы Эдди ее покинул.
Наша встреча оказалась еще тяжелее, чем я предполагала. В последнее время так случалось не раз. Может, дело в том, что внутри, под этой золотистой кожей, я стала старше? Когда Джаф изменил меня, я была уже не девочкой. Век псионов-наемников короток, их тела быстро изнашиваются, несмотря на восстановительные генетические процедуры.
Пока Гейб разливала чай, я молчала. Что нужно, она скажет сама, если захочет открыть тайну. Если не захочет, мне следует проявить такт. Если с Гейб что-то случится, не останется никого, кто помнит меня — по-настоящему помнит! — человеком.
И как мне тогда жить? Во всем зависеть от Джафримеля и еще глубже втягиваться в игры Люцифера, стараясь сохранить в себе хоть что-то человеческое? Да и есть ли вообще для меня какое-то будущее?
«Кончай, Дэнни. Будешь думать об этом — сойдешь с ума. Прекрати».
Ромашковый чай был налит в высокую черную ребристую кружку — такую знакомую, что у меня защемило сердце. Себе Гейб налила чаю с молоком и специями, и кружка у нее была новая, ярко-желтого цвета. Перемена заметная — она никогда не отличалась любовью к такой палитре.
«Может быть, ее изменило материнство? Но где малыш, играющий этими игрушками? Рождение ребенка — важнейшая новость. Хотелось бы, чтобы меня вызвали сюда именно по этой причине».
Но до сих пор Гейб даже не намекнула мне на это. Почему? Правда, я тоже не сообщала ей, что живу с демоном, восставшим из пепла. Мы квиты по части секретов.
Гейб склонилась над стойкой, сжимая пальцами кружку. Я заметила, что кожа на обратной стороне ее ладоней уже приобрела пергаментную сухость, и у меня снова защемило сердце. Я подавила тяжелый вздох.
— Нет вопросов? — улыбнулась Гейб. — Ну конечно, ты скорее умрешь, но меня расспрашивать не станешь. Будешь ждать, пока я сама все расскажу, а не дождешься — так тому и быть. О Гадес, похоже, я разучилась с тобой разговаривать.
Она отвернулась, прошлась по кухне, подобрала что-то с захламленного стола. Беспорядок в кухне тоже был для меня новостью — раньше в этом доме царил безупречный порядок. Сейчас в раковине громоздились тарелки, а по столу, покрытому толстым слоем пыли, были разбросаны голографические журналы.
— Надеюсь, у тебя хорошие новости. — Что-то в этом роде мог произнести Джафримель.
— Разные. — Гейб бросила на стойку передо мной папку. — Я хочу, чтобы ты помогла мне убить того, кто это сделал. Кем бы он ни был.
Слова прозвучали почти обыденно, без нажима, но я поняла, что ее вымученное спокойствие висит на волоске.
— Ладно, — без колебаний ответила я, открывая папку.
«Считай их покойниками, Гейб».
Я готова была пообещать это, потому что всецело доверяла ей. А еще потому, что первый же документ в папке представлял собой четкий лазерный снимок тела, лежащего на белом полу. Вокруг разгром, мельчайшие осколки разбитого стекла в огромной растекшейся луже засыхающей крови. Но меня заставило охнуть не это, а лицо покойного.
Знак на моем плече полыхнул болью, помогая очнуться от шока. Я сглотнула, и моя слюна по вкусу походила на желчь.
— Эдди!
То было его тело, однозначно мертвое. Я видела столько убийств, что моментально отметила входные пулевые отверстия. Огнестрельное оружие — хороший способ избавиться от неистового скинлина. Косматая шевелюра, знакомый изгиб скулы, покрытые щетиной щеки. Перед смертью он не брился не меньше суток. А вот следов разрушительного действия времени я не заметила: если он и постарел, то на снимке это было незаметно.
— Когда? — Черная кружка задребезжала на стойке, но я тут же взяла себя в руки. — Когда?
— Десять дней тому назад.
Ее руки снова судорожно сжали кружку, и я почти физически ощутила яростный гнев Гейб, служивший своего рода защитой от потрясения и отчаяния.
Я понимала ее. Я сталкивалась с этим по работе, когда общалась с семьями погибших, и испытала сама, когда лишилась Дорин, а потом Джейса. Казалось, те два события пережили разные женщины — две совершенно разные Данте Валентайн. Затем целый ужасный год я оплакивала Джафримеля, храня урну с его пеплом. Мне ли не помнить горечи одиночества и беспросветного отчаяния! Когда в сознании билось одно лишь слово — «ушел», потому что слово «умер» слишком необратимо. Хотя смерть — моя профессия.
Все мы, даже некроманты, живем с иллюзорным ощущением собственного бессмертия. Конечно, некромантам стоило бы понимать больше… Но это лишь в теории.
— Есть еще кое-что, — промолвила Гейб. — Прежде чем согласишься, тебе нужно это узнать.
— Поздно. Я уже согласилась. — В горле у меня пересохло и першило. — Майнутш.
У нее вырвался долгий страдальческий стон, но глаза оставались сухими. Гейб полезла под стойку, как будто собиралась порыться в кармане, и вытащила еще одну бумагу. Я взяла листок. Там была изображена очаровательная девочка в джинсовом комбинезончике, с темными глазами, как у Гейб, с копной светлых непослушных волос, как у Эдди, и беззаботной улыбкой. Она стояла перед живой изгородью из лавра.
Вот, значит, кому принадлежали игрушки. Да, многое в мире изменилось, пока я, зарывшись в книги, сидела в Тоскане. Неужели Гейб была беременна уже во время охоты на Келлермана Лурдеса? Или сразу после того дела.
«Почему ты ничего не сказала мне, Гейб?»
— Моя дочь, — произнесла Гейб бесстрастно. — Когда я умру, Дэнни, присмотри за ней. Поклянись, что защитишь ее, и если меня… Я хочу, чтобы ее вырастила ты.
У меня перехватило дыхание.
«Какого черта? Я не могу, это же ребенок. Но…»
Мои пальцы сжались, чуть не разорвав фотографию, и она вырвала у меня снимок.
— Гейб?
— Поклянись, Данте. Поклянись.
Она оскалилась, лицо мертвенно побледнело, в глазах вспыхнуло что-то, чего я никогда раньше не видела.
Я не могла не сказать ей правду.
— Гейб, Джафримель жив.
Она застыла, ее зрачки расширились. От Гейб исходили волны страха и ярости, имевшие химический медный привкус.
— Знаю, — промолвила она, и сердце в моей груди взорвалось. — Огонь в твоем доме. Тень внутри. Крылатая тень.
Я кивнула. Во мне всколыхнулось черное, удушающее чувство вины, но я отчаянным усилием подавила его. Теперь мне было трудно остановиться.
— Я лгала. Прости. Не могла сказать тебе, Гейб.
«Я боялась… не знала, что ты обо мне подумаешь. Я и сейчас боюсь».
— Дурочка. — Голос ее был холоден, как леденящее дыхание смерти. — Конечно же, я знала. Но какая разница? Сейчас ты мне нужна.
В ее глазах стояли слезы. Одна слезинка скатилась по щеке, оставив тоненькую влажную дорожку.
Если бы Гейб влепила мне пощечину, это удивило бы меня меньше. Оплеуху я заслужила.
— Говори.
Мы встретились взглядами, и в воздухе между нами повисло напряженное молчание. Мои перстни заискрились, ее изумруд вспыхнул.
— Призываю Анубиса в свидетели, Габриель, я сделаю это. Сделаю все, о чем ты просишь.
Мой возглас сбросил со стойки несколько журналов, мягко шлепнувшихся на деревянный пол. Минуту мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, а потом Гейб подняла снимок.
